Чаепитие с призраками

Эгония останавливается так внезапно, что Фелисите упирается в нее. Заглядывая через плечо сестры, старшая вслух читает деревянную табличку:

La casa de la nube divina[18]

Над знаком появляется голова женщины.

– ¿Quiénes son ustedes?[19]

Эгония резко подпрыгивает, а Фелисите на миг кажется, что она нашла призрак матери. Все просто: женщина просто копия Кармин с фотографии, только смуглее. Те же круглые щеки и острый подбородок, те же буйные кудри и тонкая талия, разве что эту красавицу продержали в печке на десять минут дольше.

Проводница первой приходит в себя и отвечает на ломаном испанском:

– Я Фелисите. Это Эгония. Мы ищем Веру или тех, кто ее знал.

Женщина поднимает брови. Вдруг ее лицо светлеет, и она восклицает на раскатистом, протяжном французском:

– Но вы же бризнецы!

Сестры переглядываются, а затем их лица тоже проясняются, когда они наконец понимают фразу: вы близнецы.

– Проходите, тут сухо, – продолжает испанка. – Если не привык к этому дождю, он пробирает до костей.

Она распахивает дверь между двумя стволами, и оттуда льется теплый свет. Фелисите переступает порог.

Эгония чуть колеблется. Ее сестра слишком доверчива. А доверчивость – привилегия цельных личностей. Полных. Не трескавшихся. С другой стороны, от той женщины и правда не веет ничем дурным. От нее исходит аромат сада, листьев грейпфрута. А Эгония все-таки ведьма. Она умеет защититься.

Настал ее черед войти в дом божественного облака.

Черный экран

– Надеюсь, вам не слишком трудно меня понимать. Кармен когда-то учила меня французскому, но я всё позабыла.

Вера усадила их за стол без скатерти и подала чай со льдом. Фелисите ожидала худшего, но вкус оказался небезынтересным: настой сушеного инжира, цедры цитрусовых и незнакомого ей цветка. Он смыл с ее языка сахар ожерелья.

Теперь, рядом с Верой, Фелисите чувствует себя неловко. Она, всегда старшая, оказывается младшей по отношению к сестре, родившейся задолго до нее, которую мать любила почти на столетие дольше.

Однако Вера не выглядит старухой. Вдобавок она жива. Фелисите надеялась найти в лучшем случае ее призрак. Возможно, одного или двух потомков, если повезет. Но не живую женщину, которой, если она не ошиблась в расчетах, около ста пятнадцати лет.

По крайней мере, сомнений не остается: Вера тоже дочь Кармин.

Она даже выглядит намного моложе Фелисите, не говоря уже об Эгонии, которая до сих пор не произнесла ни слова и не притронулась к своему стакану. Ведьма проверяет, что же на самом деле представляет собой эта незнакомая сестра, которая за несколько минут произнесла больше слов, чем она за всю жизнь.

– Полагаю, вы пришли потому, что моя мать, наша мать, умерла? – торжественно спрашивает Вера. – Она не появлялась здесь уже тридцать лет, поэтому я заподозрила неладное. Мама успела прожить… сколько, почти сто сорок лет, не так ли?

– А вы знали? Про ее возраст?

– Конечно знала. Иначе зачем бы она приходила сюда полакомиться моими цветами в начале каждого сезона?

Фелисите попыталась скрыть свое недоумение, но выражение лица Эгонии выдало их обеих: они ничего об этом не знали.

– Благодарение Богу, – объясняет Вера, – я с детства выращиваю цветы, которые сохраняют молодость, если их есть. Я добавила их в ваш холодный чай. Они очень полезны для здоровья. Я покажу их вам позже в саду.

Фелисите смотрит на нетронутый стакан сестры и медленно опускает свой, уже почти пустой. Пользуясь случаем, она роется в сумке и достает фотографию.

– Но это же я! – восклицает Вера, схватив снимок. – С мамой и папой… Dios mío, tantos años…[20]

Она улыбается, слезы блестят в уголках ее глаз.

– Красивой я была малышкой, да? Никогда не видела своих фото в таком возрасте. Мама всегда говорила, что я была ее копией. Теперь вижу почему.

Близнецы украдкой разглядывают ногти, ресницы и губы Веры. Их мучат одни и те же вопросы. Так бы теперь выглядела Эгония, если бы не превратилась в ведьму? Похож ли этот глубокий, теплый тон на тембр Фелисите? Или это голос незнакомки, стоящей рядом с Кармин на фотографии?

Что у них общего с этой сестрой, помимо матери – матери, которая жила под другим именем, в другое время и в другом месте?

– Кармен на самом деле была Кармин. Ну, для нас. Я обнаружила этот портрет после ее смерти – вместе с целой жизнью, о которой она никогда не упоминала. Про цветы я понятия не имела. Мне нужно разобраться, кем она была, чтобы найти ее призрак и отпустить. Она хотела бы упокоиться навсегда.

– И надо упокоиваться навсегда.

Вера на мгновение закрывает глаза, затем поднимается и тянется к каминной полке, на которой стоит большой деревянный крест, украшенный фиолетовой вуалью. Она берет в руки фотографию, на которой молодая Кармин стирает рубашку в прачечной Бегума. Мать смотрит в объектив снизу вверх, едва улыбаясь, с едким взглядом.

– Здесь мертвых почитают как живых, – шепчет Вера лицу матери на бумаге. – Я предпочитаю оставлять их там, где они есть. И надеюсь, мне тоже позволят обрести вечный покой.