Чаепитие с призраками

Вскоре последовало еще больше заказов. И даже не от подруг моей матери! Дамы с Английской набережной, англичанки и парижанки, проделавшие долгий путь вдоль русла Везюби. Нотариусы в шляпах, журналисты с блокнотами… Мои родители стали прятаться на кухне. Для этих людей из среднего класса было экзотикой приходить в наш скудно обставленный дом и пить ликер женепи без кубиков льда. Они восторгались тем, как мы щебечем, словно райские птицы. Думаю, наши деревенские манеры тоже входили в экскурсионную программу. Поэтому, даже когда я смог позволить себе такие же изысканные костюмы, как у них, надевать обновки при гостях я не стал. Это испортило бы впечатление.

И вот однажды утром, когда я очень старательно присматривался к своему саду, чтобы тот пышнее расцвел, пришел джентльмен. «Парень, – обратился он ко мне, – я слышал, ты продаешь свой урожай горожанам и иностранцам?» Я протер глаза, чтобы избавиться от бликов лепестков. И узнал гостя, потому что на лацкане его пиджака красовалась трехцветная лента: то был мэр деревни Мон-Бего.

Фелисите слегка пинает сестру под столом.

– «Да, мсье, – ответил я, – именно так». Он упер один толстый кулак в бедро, обвиняюще ткнул в меня пальцем и прорычал: «Ну так вот, прекращай. Эти цветы растут на здешней земле благодаря рукам и глазам здешнего ребенка. Они принадлежат местным жителям. А под здешней землей я подразумеваю территорию между Рокбийером, Тенде и Бегума. Не дальше. Конечно, не Ниццу и уж тем более не тех вороватых иностранцев, которые обирают нашу сельскую местность, чтобы строить свои многоэтажные дворцы и содержать армии мажордомов. Скоро твои цветы перестанут расти, потому что пришлые заберут всю воду в долине. И весь воздух тоже. А их башни будут такими высокими, что твои растения даже не увидят солнца. Ты понимаешь, о чем я говорю, парень?»

«Понимаю, – ответил я. – Но на вырученные деньги я могу покупать приличную одежду и не питаться одними помидорами. А еще мне нравится фотографировать наряды дам».

На фотографиях не оставались цвета, зато можно было разглядеть драпировки тканей – не чета фартукам моей матери.

Мэр схватил меня за плечи и сказал: «В Бегума много красивых тканей, есть плодородная почва для твоих цветов, и ты сумеешь хорошо заработать, если станешь фотографировать наши улицы, наши дома и наших людей. Мы заплатим тебе, не волнуйся. Может, не так много, как другие, но, по крайней мере, тебе не придется распродавать сокровища своей страны». – «А как же мои цветы?» – «Ну что цветы? Возьмешь черенки, семена или что там тебе нужно, пересадишь их в Бегума, и всё. Ты станешь богатым человеком».

Он почесал бороду и добавил: «Моя жена не захочет долго ждать. Она желает поскорее заполучить себе яркий сад».

Вот так, едва достигнув шестнадцати лет, я переехал в Бегума вместе со всем своим садом. Меня приняли как султана, выделили домик у озера и студию в здании заброшенной овчарни.

Чай из долины Маски наконец готов; он вязкий, как чернила или черная кровь. Подавая призраку чашку, Фелисите спрашивает сквозь витающий между ними пар:

– Там вы встретили эту пару? Ту, что на фотографии?

– Именно. В моем саду цвели ночные красавицы, васильки и ноготки. Жена мэра часто любовалась ими, сидя на скамейке со своим именем прямо под живой изгородью.

Когда я не фотографировал свои цветы, чтобы те помнили о своей красоте, я принимал всевозможные заказы. Прачки и пастухи желали запечатлеть свои свадьбы и новорожденных, снять рождественскую елку для конкурса на лучшее украшение. Меня пускали в каждый дом и приглашали на каждую вечеринку. Я покупал хлеб и играл в карты. Я стал человеком Бегума. А потом мои цветы погибли.

Призрак наконец глотнул чая. Фелисите впивается в собеседника взглядом – вероятно, именно так он сам смотрел на свой сад.

– Все началось с приезда испанцев. Вот тех, с фото. Они поселились в сарае рядом с овчарней, где находилась моя мастерская, и привезли какой-то новый сорняк, который все уничтожил. Все исчезло. Маки, ноготки – все засохло в одно утро. Как бы я ни присматривался к ним, сколько бы света ни давал, мои цветы бурели. Я так и не понял, что произошло. Обычно достаточно верить в красоту, чтобы она существовала.

Луг был усеян этими огромными сорняками, этими темными монстрами, которые поедали даже птиц. Каждый день я вырывал их, обливал спиртом и сжигал. Я убивал их почву. И несмотря ни на что, по ночам они вырастали вновь.

Когда я покинул свой сад, красота тоже ушла от меня. Я больше не мог никого фотографировать. За три месяца я стал нищим, через полгода меня возненавидели, через год – изгнали из деревни.

Ни в одном гербарии не нашлось и следа тех людоедов, которые отняли у меня все. Я отправился в Ниццу и открыл новую студию. Делал портреты королев и даже сфотографировал несколько императоров во всем их тканом, вышитом и чеканном великолепии. Безвкусица. Им не хватало света моих цветов.

Призрак замолкает. Его взгляд обращается к крыше, в направлении горы, на которой погиб его зачарованный сад.

– А эти… испанцы, – рискует уточнить Фелисите. – Что с ними случилось?