Чаепитие с призраками

Дворцовый зал с его колоннами, лестницами, куполом, витражами, позолотой и росписями превосходит по великолепию и величию все, что когда-либо видела Эгония. Фелисите улыбается так, словно сама все это вырезала и построила.

– Неплохо, – отвечает ведьма, когда сестра спрашивает, как ей тут. – Хотя убиваться не из-за чего.

Вместе они поднимаются к двери, скрывающей за своей створкой лабиринт серых коробок.

Аромат чая ведет их между стеллажами. Напиток, пахнущий перегноем и свежей травой. Японский. Кюсю. Фелисите догадывается, какой чайник дымится где-то вдали. Маленький, круглый, терракотовый, с конусообразной ручкой сбоку. Она также знает, как выглядит Марин, склонившаяся над своей чашкой посреди хижины с книгами и фарфором, под навесом из парусов. Бледные отсветы пляшут на ее татуированном черепе.

И пусть все оказывается именно так, открывшаяся картина захватывает Фелисите, словно впервые.

Она не решается потревожить наставницу. В клубах пара груды книг, служащие подставками для чайников, образуют вокруг своей хозяйки настоящую стену. Фелисите прокашливается, чтобы привлечь внимание: чаеслов поднимает голову и встает из кресла.

– Рада с вами встретиться, Эгония. Входите, входите. Могу я предложить вам чаю?

Ведьма настораживается. Никто никогда так с ней не говорил. Будто она желанный гость. Эгония понимает, что надо что-то ответить, слово уже вертится на языке, но в ее устах, устах ведьмы, оно приобретает странную текстуру.

– Пожалуйста.

Она спешно зажимает руками рот, ловя готового вылететь оттуда мотылька.

– Прошу, располагайтесь. Чем же вас угостить… О, знаю. Озеро Дрожи. Пирога не желаете? По рецепту Патрика, просто пальчики оближешь.

Фелисите чувствует себя такой же осязаемой, как Теодор, который как раз проходит сквозь соседний ряд и исчезает за следующим.

Она снова прокашливается. На сей раз наставница смотрит ей прямо в глаза.

– Можно мне войти?

– Разумеется. Если знаешь пароль.

На губах Фелисите появляется улыбка, но через мгновение исчезает. Марин, напротив, не улыбается. Совсем.

– Прошу прощения?

– Пароль. Вообще-то, ты только что его произнесла, но не тем тоном. Все дело в тоне, знаешь ли.

Фелисите медленно качает головой, сбитая с толку.

– Прогуляйся пока где-нибудь. Я уверена, что если ты немного походишь, то догадаешься. Ну а теперь вернемся к вам, Эгония! Я с нетерпением ждала встречи с вами. Ах да, я слышала о вашей небольшой проблеме с насекомыми. Если поостережемся, не волнуйтесь, все должно быть в порядке. В конце концов, между нами говоря, одной коробкой больше или меньше, никто не поймет. Я бы и сама не смогла заметить разницы. А вот Теодор, мой предшественник на посту главы архива…

Фелисите энергичным шагом возвращается к входу, на этот раз почти не заблудившись. В лабиринте коробок, на мраморных лестницах, в колонном зале – повсюду слышатся смех и радостные возгласы Марин.

Спустившись, она опирается на стойку, с которой уже исчезли бабочки. Патрик, вернувшийся в кресло, смотрит на Фелисите с прежним потрясением. Оба никогда не слышали, чтобы Марин так сильно смеялась.

– Она специально. Явно же.

Из архива доносится еще один радостный возглас. Фелисите достает свои вещи из шкафчика и кладет на стойку фотографию матери.

– Что это за снимок? – спрашивает Патрик, перекрывая доносящийся смех.

– Семейное фото.

– Красивое.

– Как скажешь.

– Надо же, Анфосси…

– Что?

– ЖПА, Жан Паскаль Анфосси. Фотограф с улицы Миральети…

Фелисите достает блокнот и уже хочет записать, но в этот момент в коридоре раздаются торопливые шаги. Появляется Марин, запыхавшаяся и сияющая, с чайным сервизом в руках, за ней – Эгония.

Заметив свою ученицу, наставница готова заговорить с ней, но потом передумывает. Она ставит коробку на стойку, рядом с фото, и спрашивает:

– Ну что? Догадалась?

Фелисите скрещивает руки. Молчание становится напряженным.

Она так и не научилась говорить подобные вещи. Держи голову высоко, не извиняйся за то, что существуешь, – вот что внушила ей мать.

– Думаю, она хочет, чтобы ты извинилась, – шепчет Патрик, не отрываясь от кофе.

Вдох-выдох. Фелисите открывает рот, закрывает глаза и произносит:

– Прости меня, Марин. Пожалуйста, прости меня.

Наставница всплескивает руками и опускает их на свои крупные бедра.

– Ну вот, можешь же, когда захочешь. Ладно. Кле, посмотри, что я тебе принесла, ты не поверишь…

В коробке лежит чай из долины Маски. Чай, который Марин собрала всего двенадцать лет назад и которому пришлось бы ждать еще сто два года, прежде чем он наберет полную силу.

За четырнадцать секунд одна-единственная бабочка Эгонии довела его до зрелости.

Фелисите вспоминает, как долгие годы каждые четырнадцать дней перемешивала листья, четырнадцать раз в одну сторону, четырнадцать в другую; затем вспоминает крики радости, доносившиеся несколькими минутами ранее, и даже удивляется, как Марин удается оставаться такой спокойной.

Листья – вот они, в ее руках, идеально высушенные, словно после ста четырнадцати лет постоянного ухода. Философский камень, цветок амброзии, чудо с ароматом мха и старой кожи.