Чагинск

— Может, выкинуть? — спросил он.

— Выкидывать нельзя. Такие монеты надо хранить, их нельзя тратить. Я в жестяной банке их хранил.

Роман спрятал монету в карман и спросил:

— Не хочешь коньяка?

— Нет.

Я хотел коньяка. Но не хотел пить его здесь, на улице. В «Растебяку» хотя бы, съесть котлету. Или уху. Надо поесть супа.

— Я тоже не хочу…

Роман достал фляжку, отхлебнул.

— Но вокруг все пьют, — сказал он. — Механошин пьет как лошадь. И не пьянеет. Он спрашивал меня, что я думаю про станцию.

— А ты?

— А я ему ничего не сказал. Это его напугало до усрачки…

— Пусть боится.

Мимо дома сектантов, у которых не было телевизора.

— Я не хочу быть танцором, — сказал вдруг Роман. — Это на редкость тупое занятие… И холуйское. Ты абсолютно прав, Витя, совершенно холуйское… Надоело…

— Не холуйских занятий вообще мало, — успокоил я его. — Литература не менее холуйское дело, вполне себе скоморошье. Ты пишешь, а тебе в морду плюют.

Роман стал гонять между пальцами найденные двадцать копеек.

— Я не могу представить, как она себя чувствует, — сказал Роман.

— Зайди, — предложил я.

— Ты серьезно? Мы же не знакомы…

— Ты вчера ее домой притащил, — напомнил я. — Чем не повод для знакомства.

Роман покачал головой:

— Нет…

— Зря, — сказал я. — Ты…

— Да, я кретин и мудак! — перебил Роман. — Я не знаю, почему я здесь, я тебе это объяснял сорок раз… Но со мной все ясно, а вот ты? Ты почему здесь торчишь?! Тебя уволили, а ты не едешь.

— Я еду, — ответил я. — Через пару дней.

Роман растерялся.

— Мне работу неплохую предложили. Я, скорее всего, соглашусь. Так что еду. Может, завтра. Меня тошнит с Чагинска…

— Я про это думал… Все-таки это… Ну как я зайду?

— А что такого? Скажешь, что Механошин тебя попросил ее подбодрить. От лица администрации.

— Но он не просил…

— Да какая разница?! Это не важно! Важно, что подбодрить! Иди, Рома!

Роман сомневался.

— Ну вот…

Дом Кристины. Он размок и расселся, как боровик-переросток, сделался рыхлым; через несколько шагов стало ясно, что это иллюзия, слишком много воды в воздухе, вода скругляла предметы, делала их зыбкими, дальний конец улицы таял и колыхался.

— Лучше ты сам ей скажи. — Роман смотрел в сторону. — Ты все-таки с ней знаком, а я человек посторонний. Она подумает, что я ненормальный.

— Она и так подумает, что ты ненормальный. То есть она ни о чем не подумает, ей сейчас не до этого.

— Да…

Роман достал коньяк.

Березы. Раньше были небольшие, сейчас вымахали…

— Я понимаю, но… Это нормально, что мы идем? Может, ты прав? Может, все это не к месту?

— Я прав.

Я развернулся и пошагал обратно.

— Погоди, Витя…

Сегодня я устал от Романа. Сегодня он как Хазин. Хазин отвалил, тут же возник другой. Скоро у Ромы появится желание вырезать что-нибудь на мелком предмете. Мой жизненный путь усеян хазиными.

— Вить! — позвал Роман. — Вить, погоди!

Я обернулся.

На крыльце дома Кристины показался Федор. Он закрыл за собой дверь и курил, нас заметил — я сразу понял, что заметил. Теперь уходить глупо. Федор был в милицейской форме.

— Чего он тут делает? — спросил Роман.

— Заходил…

Федор помахал папкой и направился к нам. Жизнь как система встреч и расставаний, скоро начну цитировать Светлова.

— А вы чего тут? — спросил Федор, приблизившись.

— Ничего, — ответил я.

— К ней идете? И зачем?

— Тебе-то что?

— Да вот есть что, ты уж поверь.

Федор сощурился, решив сыграть в опасного мента.

— Что-то я вас вижу чаще, чем мне хотелось бы, — сказал он. — Надо с этим решать…

Жизнь как поражение.

— Снаткина пирожки велела передать, — ответил я.

— И где пирожки? — осведомился Федор.

— Забыли…

Я улыбнулся.

— Вас, ребята, слишком много, — начал цедить Федор. — Мне кажется, что наш городишко устал от вас. Даже я устал: куда ни пойду — везде на ваши рожи натыкаюсь. И жалобы, между прочим, поступают.

Федор подпустил в голос блатоты, но от этого страшнее не стал.

— Кто жалуется? — спросил я.

— Многие. Например, Зинаида Захаровна. Говорит, что ты, Витенька, ей угрожал.

И как бы невзначай потрогал себя за кобуриный бок. Роман заметил и отступил.

— Ты бы, Федя, эти штуки оставил, — посоветовал я. — Можно и поперхнуться.

— Опять угрожаешь?! Витя, так нельзя… А что у тебя с рукой, кстати?

Федор приблизился. Роман тоже подступил на всякий случай, стоял за правым плечом. Я представил, как мы сейчас сшибемся в схватке: краеведческий писатель, милиционер, исполнитель казачьих танцев. Пожалуй, смешно.

— Мышь укусила, — ответил я.

— Мышь тебя в другую руку кусала.

— А ты откуда знаешь?

Федор отступил и расслабленно опустил плечи.

— В Чагинске в последнее время полно всякой неожиданной херни, — улыбнулся он. — Мыши, крысы, чайки… как из рога сыплются… Знаете, моя соседка два дня назад встретила огромную змею, что-то вроде удава…

— Жизнь — это система встреч и расставаний, — сказал я.

— Дальше — больше, — пообещал Роман. — Вернее, хуже. И вы это заслужили.

Федор злобно прикусил губу.

— В Чагинске всегда было хуже, — сказал я на всякий случай. — Наверное, место такое. И все время воняет. Адмирал Чичагин предлагал, кстати, перенести город на восемь верст ниже по течению, там вони меньше.