Чайковский

К правой стороне бывшего шуваловского дома примыкало большое и несколько тяжеловесное трехэтажное здание с фасадом на Малую Садовую улицу. Сюда в декабре 1859 года и пришел первый раз на службу будущий композитор, назначенный на должность младшего помощника столоначальника…

Переступив порог этого дома, он не испытал, разумеется, большой радости. Скорее, наоборот… За массивными двойными дверями оказался полутемный вестибюль с четырьмя толстыми квадратными колоннами, подпирающими тяжелые арочные своды. Прямо за колоннами начиналась мраморная лестница. Первый ее широкий пролет словно бы обещал каждому пришедшему простор деятельности и успех во всех начинаниях. Ступени заканчивались небольшой площадкой, от которой налево и направо шли две уже более узкие лестницы с чугунными перилами, — казалось, они символизировали собой и два совершенно разных жизненных пути. Один — верноподданного служения, где необходимо кроме усердия проявить со всей определенностью «благонадежность», умение «всерабственно» служить высокому начальству и, говоря словами Салтыкова-Щедрина, испытывать «административный восторг» от его повелений. Этот путь через лесть и самоунижение обычно вел к благополучному и скорому продвижению по службе и определенному материальному достатку. Другой — если служащий захотел бы сохранить свое человеческое достоинство, служить без низкопоклонства и не погрязнуть в болоте чиновничье-бюрократического аппарата российской монархии — был не только трудным, но и крайне опасным. Он вел в лучшем случае к увольнению из департамента.

Атмосфера холодной официальности и какой-то безжалостности царила в большом каменном здании. Молодой юрист, несомненно, почувствовал, что вся «казарменность» только что оконченного училища нашла свое логическое продолжение и на служебном поприще. Все это не вызывало добрых предчувствий, не будило желания целиком отдать ум и сердце государственной службе. Однако аттестат императорского Училища правоведения, да и годы, проведенные в этом закрытом специализированном учебном заведении, обязывали Чайковского служить в должности, к которой его готовили девять лет и на которую он был определен родителями. Потянулись однообразные дни служебного присутствия.

Три с половиной года провел Чайковский в департаменте Министерства юстиции. Несмотря на столь обязывающее название, этому департаменту были присущи все пороки российского бюрократического самодержавного учреждения. Сталкиваясь ежедневно с трудными, конфликтными и порой чрезвычайно противоречивыми делами, стараясь определить истину и представить ее в объективном освещении своему начальству, он не мог не вспомнить общеизвестные слова: «Служить бы рад, прислуживаться тошно», произнесенные героем грибоедовской комедии «Горе от ума». Петру Ильичу довелось самому ощутить весь горький смысл этого изречения.

Находясь на службе в таком официальном учреждении, как Министерство юстиции, Петр Ильич, несмотря на свои совсем еще молодые годы и жизненную неискушенность, не мог не видеть и не ощущать огромной пропасти между властью и народом. По-своему переживая существующую действительность, часто искренне страдая от соприкосновения с ней, он в силу мягкости и исключительной доброжелательности своего характера и особенно благодаря семейному укладу, сформировавшему у него идеалистические представления о жизни, не был в состоянии самостоятельно разобраться в социальных противоречиях. Он находился в среде, где торжествовали умеренно-демократические взгляды, либеральные настроения. Ближайшие родственники, друзья и товарищи Чайковского были хорошо обеспечены, а потому, понимая всю несправедливость царского режима, они не ощущали в полной мере его тяжести и хотя критиковали времена и нравы, но честно отдавали долг государственной службе, досуг же проводили в светских развлечениях. Так было и с Чайковским.

Не получая никакого удовлетворения на царской службе, он с нетерпением ждал конца «присутственного» времени. Там, за тяжелой дубовой дверью, можно было окунуться в другую жизнь — веселую и бездумную, казалось бы, рассеивающую непростые размышления о бытии. Совсем рядом, в каких-нибудь двухстах шагах от дверей департамента, пролегал широкий и многолюдный Невский проспект.

По вечерам он манил к себе будущего композитора как отдохновение, как возможность отвлечься ст тяжелого и нелюбимого дела. После скучной службы Петру Ильичу казалось, что каждый зажженный па улице фонарь горел намного ярче, чем это было в действительности. Каждое освещенное в доме окно радовало и манило своей кажущейся таинственностью. Свет, вырывающийся на улицу из пестрых павильонов, ресторанов и маленьких кабачков, притягивал его к себе.

Легкой юношеской походкой направлялся он от дверей департамента на прогулку по Невскому или шел на встречу с друзьями. И на всем пути, за каждым поворотом дороги он ждал чего-то нового, интересного и необычного. Может быть, новой встречи?