Чайковский. Музыка и жизнь

«Унылой чередой проходили для Чайковского его часы уроков теории; он откровенно скучал, с трудом удерживал зевоту», – вспоминал ученик Чайковского Ростислав Владимирович Геника. Тем не менее, ему был памятен «его тогдашний внешний облик: молодой, с миловидными, почти красивыми чертами лица, с глубоким, выразительным взглядом красивых тёмных глаз, с пышными, небрежно зачёсанными волосами, с чудной русой бородкой, бедновато-небрежно одетый, по большей части – в потрёпанном сером пиджаке, Чайковский торопливой походкой входил в свою аудиторию, всегда слегка сконфуженный, слегка раздражённый, словно досадуя на неизбежность предстоящей скуки. Его нервировала банальная обстановка теоретического класса с его партами и обычным старинным разбитым жёлтым роялем с шлёпающими пожелтевшими клавишами, с его чёрной с красными линиями доской; стоя у этой доски, Чайковскому приходилось писать нам задачи и примеры; я помню тот брезгливый жест, с которым он, бросив и мел и серое холщовое полотенце, обтирал пальцы об платок. Его досадовала непонятливость большинства учениц, тупое, поверхностное отношение к сущности искусства всех этих будущих лауреаток, мечтавших лишь об эстраде и уверенных в том, что публика, аплодирующая их игре, не будет интересоваться их теоретическими познаниями».

Певица Александра Николаевна Амфитеатрова-Левицкая оставила такое воспоминание: «Когда я поступила в Московскую консерваторию, П. И. Чайковский состоял в ней профессором гармонии и композиции. Среди его учеников о нём как о педагоге сложились самые противоречивые мнения: одни считали его не только гениальным композитором, но и идеальным педагогом. По их рассказам, Пётр Ильич всегда с большим интересом и вниманием просматривал работы учеников, терпеливо исправляя ошибки, и делал замечательные указания. Другие уверяли, что Чайковский относится к ним небрежно, несправедливо, что он одним ученикам уделяет много времени и совсем не обращает внимания на других. Одна из его учениц рассказала мне как пример небрежного отношения Петра Ильича к некоторым из его учеников следующий случай.

– Чайковский не только несправедлив, он ужасный «придира». На последнем уроке он придрался к пустяку и зачеркнул мою задачу, даже не просмотрев её.

– Почему же? – спросила я.

– Видишь ли, я отдельным восьмушкам не с той стороны хвостики приписала. Он рассердился, перечеркнул сверху донизу целую страницу красным карандашом; возвращая мне тетрадь, сказал с раздражением:

– Вам, – говорит, – раньше надо пройти науку о хвостах, а потом уж по гармонии решать задачи!

…По наружности Петр Ильич был довольно красив, но производил суровое впечатление. Выражение лица его было такое, как будто он постоянно был чем-то недоволен. Из-под нахмуренных бровей глаза глядели мрачно. На приветствие учащихся он отвечал едва заметным кивком головы. Он казался строгим и сердитым».

Однако Пётр Ильич охотно поощрял талантливых студентов. Сохранились воспоминания Самуила Литвинова, студента консерватории, будущего скрипача: «Впервые П. И. Чайковского я увидел в 1873 году на уроке гармонии, которую он у нас преподавал в Московской консерватории. Это был небольшого роста, нервный и подвижный человек. Он входил в класс быстрой походкой, с руками за спиной, слегка наклонив голову и смотря перед собой сосредоточенным и, как нам казалось, острым взглядом серых глаз. Пётр Ильич садился к фортепиано, брал карандаш, продев его между пальцами так, что второй и четвертый пальцы оказывались на карандаше, а третий под ним, а иногда наоборот, и, не выпуская его из пальцев, проигрывал наши задачи; на секунду остановившись, быстрым и резким движением подчёркивал скобкой параллельные квинты и октавы, продолжал затем игру далее. Заметно было, что наши ошибки раздражали его. Объясняя правила гармонии, Пётр Ильич не переставал прохаживаться по классу, характерно заложив руки за спиной, слегка наклонившись вперед. Мы его весьма побаивались (в то время мне было тринадцать лет)… Вышло так, что родители мои (я родился в небогатой еврейской семье), убедившись в том, что я «достаточно хорошо научился играть на скрипке», и не имея средств платить за меня в консерваторию, решили взять меня оттуда и готовить к другой карьере…

Однажды утром, сидя в безнадежном отчаянии дома и держа в руках мою обожаемую скрипку (с ней я никогда не расставался, ночью даже брал с собой в постель), я вдруг услышал стук подъезжающего экипажа, который остановился у крыльца нашей квартиры. Немедленно послышался нетерпеливый звонок, топот быстрых шагов по лестнице, отворилась дверь, и я увидел входившего П. И. Чайковского. Я бросился к нему, и через несколько минут мы уже катили с ним на извозчике в консерваторию. Дорогой он рассказал мне, что узнав о моей беде (я перестал бывать на уроках) и причине, вызвавшей её, он решил сделать меня своим стипендиатом, то есть вносить за меня плату в консерваторию. В этом же 1879 году… я окончил Московскую консерваторию с большой серебряной медалью».