Чаки малыш

– Ротвейлеры? – спросил Чаковцев. – Тихие какие. Странно, что не порвали. Подозрительно ласковые для сторожевых.

– Понравились вы им, не иначе, – хохотнул Лев. – Ласковыми их до сих пор не называли. Пройдемте к дому. Здесь подождите, я генератор заведу.

Чаковцев вдохнул полные легкие стылого ночного воздуха, потянулся, зевнул. Было ему здесь странно тревожно и покойно – в одно и то же время – немыслимое сочетание.

“К вам, ясное дело, это никак не относится, вы – гость”, – вспомнил он с холодком недавнее, посмотрел на часы – ночь глубокая. “Это всё переезд и бессонница, вот что. Завтра будет как всегда”. Где-то поодаль щелкнуло и загудело, Чаковцев зажмурился от вспыхнувшего света.

– Готово, – сказал Лев и отпер дверь, – проходите.

Заимка, она же дача, оказалась просторным уютным домом – ничего похожего на мрачные застенки из его фантазии.

– Кухня здесь, – показывал Лев, – в основном консервы, извините. Зато завтра, ну, или послезавтра, будет свежее мясо.

– Мясо? – вздрогнул Чаковцев.

– Охоту любите, Геннадий Сергеевич?

– Не думаю, нет.

– Ружье в руках держали когда-нибудь?

Чаковцев отрицательно покачал головой. Лев быстро посмотрел на него – с сомнением, недоверчиво, а может, ему просто показалось.

– Это поправимо, – сказал Лев, – научим. А охоту любят все, уж поверьте.

– Боюсь, я исключение.

– Вы? – засмеялся Лев. – Ну, нет, вам точно понравится, гарантирую.

Они прошли дальше по дому.

– А здесь что? – спросил Чаковцев.

– Кабинет, – ответил Лев, – как видите, не заперто. Вы, Геннадий Сергеевич, располагайтесь по-свойски, выспитесь. Я сейчас камин растоплю и оставлю вас.

– И куда вы, ночь ведь?

– Обратно в город, дела у меня с утра, вы уж извините. Да, чуть не забыл, хозяин вам тут одежду оставил, специально к завтрашнему, переоденьтесь потом, сделайте одолжение.

– Это ещё зачем? – удивился Чаковцев.

– У охоты свои правила, Геннадий Сергеевич, привыкайте.

Когда кормовые огни крузера пропали из виду, Чаковцев отошел от окна, постоял немного перед камином, наслаждаясь теплом и запахом дыма. Кое-что оставалось незавершенным – там, за приотрытой дверью кабинета. Он снова посмотрел на часы: рассвет уже скоро, выспится он потом.

“Как видите, не заперто. Ага. Святая невинность Лев”. Чувствуя себя мышью, сующей голову в мышеловку, Чаковцев толкнул дверь и вошёл в сонный торшерный полумрак, в вишневый запах трубочного табака, в мех под ногами. Он точно знал – приготовленный для него сыр, пахучий лакомый кусочек, где-то здесь, прямо на виду, надо лишь разглядеть его за этими гравюрами со сценами охоты, за псами, повисшими гроздью на раненом медведе. И даже пластинки, старый добрый винил в потрепанных конвертах с его именем, – тоже не то, ложный след, хоть подборка и хороша, нельзя не признать. И книги на полках – как много знакомых обложек, надо же. Витрина с оружием – стволы и клинки в ножнах; Чаковцев поборол искушение взять в руки вот то, изящное, с гравировкой, лишь погладил, скупо приласкал ружье пальцами. Огляделся по сторонам, понимая: он точно пропустил здесь что-то ещё, неявное. Нужно просто сесть и немного подумать, вот так, за письменным столом, на котором… Чаковцев сделал глубокий вдох и протянул руку, чтобы взять. “Вот оно, нашёл”. На старой изрезанной столешнице стоял катушечный магнитофон с заправленной пленкой – настоящий раритет, но потянулся Чаковцев за другим: поверх магнитофона лежали часы. Одного беглого взгляда хватило ему, чтобы понять – те самые, “Ракета”, на девятнадцати рубиновых камнях, с надписью на задней крышке… Чаковцев перевернул часы и прочёл буквы с завитушками: “Гене от папы”. Подарок на шестнадцатилетие, именно их обронил он тогда на сцене Дома офицеров, когда тряхануло Энск. Потом, в автобусе, когда очухался, требовал вернуться и искать, а Боб, белый от страха и известки, орал на него и тряс руками.

Итак, его часы нашлись – через двадцать лет. Что дальше? Чаковцев глубоко задумался; мотивы хозяина дома не поддавались пониманию. Просто поклонник? Чаковцев покачал головой – нет, что-то здесь не так. Вся эта поездка, внезапное предложение от третьесортного продюсера, слишком щедрый для провинции гонорар – всё представилось ему вдруг в новом свете. Что на уме у этого странного и, судя по всему, опасного человека? И ещё эта нелепая затея с охотой. Чем дольше Чаковцев думал, тем тревожнее ему становилось. “Нужно поспать”, – вот единственная разумная мысль, на которую был он сейчас способен. Чаковцев встал и осторожно вернул часы на место, провел пальцами по клавишам магнитофона, машинально нажал. Катушки вздрогнули и мягко завертелись, разматывая и наматывая, тонкие стрелки прыгнули синхронно, и густой мужской голос отчетливо сказал: “Раз, два, проба”. Чаковцев выключил испуганно, потом подумал секунду и снова включил, сел за стол и принялся слушать.

– Вы точно уверены, что хотите это записать?

Молодой женский голос, неотчетливый, как видно, в стороне от микрофона, сказал “да”.

– Ладно. Пожалуй, я представлюсь. Меня зовут Пал Палыч Савельев, я физик, и я делаю эту запись по просьбе моих… моих добрых друзей.