Чардаш смерти

Я был весь перепачкан кровью, когда верный Шаймоши нашёл меня. Я буквально купался в крови своих товарищей. Мадьяры Отто Козьма, Ласло Якоб, Алмос Гаспар и немец Гильдебрант Хельвиг – все стали жертвами мины, подброшенной хромоногим партизаном. Проклятый Воронеж отнял у меня лучших товарищей. А мальчишка, его звали Вовка… Вы спросите: что стало с ним? Вы спросите: не распял ли я подлеца? Увы, не распял. Я его не нашёл. Долго ползая в крови с оторванной рукой, я собрал останки троих мадьяр и немецкого обера. Кое-что повисло на чудом уцелевшей яблоне. Например, там, как украшение на новогодней ёлке, красовалась верхняя часть торса любимого мною Алмоса. О! Он и в таком виде был вполне красив и, пожалуй, мог бы быть использован для украшения каминного зала какого-нибудь людоеда. Ха-ха-ха! Но я не нашёл ни одного ошмётка, ни лоскута, ни куска мяса, который можно было бы идентифицировать, как часть тела русского мальчишки по имени Вовка!

* * *

Ты, Подлесных, знаешь не понаслышке что такое боль. К тому времени, когда меня положили на операционный стол, майор Бергд Баум не спал три дня. За стеной госпитальной палатки выли раненые. Наркоз у врачей закончился задолго до того, как меня доставили в полевой госпиталь. В госпитальной палатке и вокруг неё пахло, как на скотобойне. Кисть моя была кое-как примотана к предплечью. Накладывая повязку, Шаймоши добросовестно помочился на неё. Майор Бергд Баум отсёк мою кисть топором. Я выл похлеще этого вот мальчишки, когда мне накладывали швы. Майор Бергд Баум называл это «подшить культю». Я выл и не слышал собственного воя. Я плакал. Я поклялся отомстить.

Первые две недели контузия мешала мне толком ориентироваться в пространстве. Меня сначала куда-то несли, потом везли, а впоследствии обо мне просто забыли. Я слышал, как время от времени где-то подо мной стучат колёсные пары. Я слышал вонь гниющей плоти и запах карболки. Санитар подавал мне судно. Рябая, русская девка из тех, что выполняют принудительные работы под страхом отправки в концлагерь, вытирала мою блевотину. Контузия помешала мне сразу понять, что состав движется в тыл. По счастью, военное время вносит в железнодорожное расписание свои коррективы. Состав с ранеными и отпускниками двигался медленно, на каждой стоянке подвергаясь обыску полевой жандармерии. Эти обстоятельства позволили мне прийти в себя, я получил возможность поразмыслить. Как только голова моя прояснилась, решение было принято быстро.