В один из дней, примерно через неделю после отправки из Курска – кажется, это была какая-то станция на границе с Белорусией, – я смог подняться и самостоятельно добрести до нужника. Полевая жандармерия не церемонилась с унтерами и рядовыми. Тыловая тля не смотрела на ордена. Всех легко раненных ссаживали с поезда. Каждого осматривали на предмет самострела. Я не стал дожидаться своей очереди. Сошел с поезда и отправился в канцелярию коменданта. Я надеялся, что контузию удастся скрыть. Обер-лейтенант, швабский хрыч, приказал мне отправляться на место и далее следовать согласно офицерскому билету – в Будапешт. Ха! Он приставил ко мне конвойных! Ко мне! Тыловая крыса решила, что чахоточный баварец и сопляк из Дрездена могут помешать осуществлению моих планов! Впрочем, мне крупно повезло. В ту же ночь на заставленную составами станцию совершили налёт партизаны. В действиях так называемого мирного населения, если уж оно берётся за оружие, больше шума, чем здравого смысла. Один из составов – кстати, совершенно пустой – им удалось пустить под откос на подходе к станции, что на несколько часов парализовало работу железнодорожных войск. Им удалось перебить часть золотушных тыловиков, из тех, что не способны к несению службы в передовых частях. Тяжело раненные и увечные в моём эшелоне насмерть перепугались. Ценой немалых усилий жандармам удалось предотвратить панику. Особенно сильно раненых пугали звуки разрывов. Но я-то! Я! Ха! Я слышал лишь шипение и отдалённый гул, напоминающий звуки дальней грозы. Так, я понял, что отчасти оглох.
Многих партизан переловили. Некоторых вздёрнули сразу. Других, после дознания, приговорили к расстрелу. Я с каждым часом чувствовал себя всё лучше. Вынужденное бездействие томило меня, и я снова отправился к коменданту с просьбой найти мне применение. Язвительный шваб предложил мне командование расстрельной командой. Я согласился.