Чардаш смерти

– «Мы рождены, чтоб сказку сделать болью!» – пропел Дани, и девчонка, только вернувшаяся с мороза, замерла, вытаращив на него глаза. – Да-да! Собираясь в Россию, я просматривал ваши фильмы, слушал грампластинки. И вот что я вам скажу, дремучий вы мой профессор: ваши идеологи при создании утопии не принимали во внимание многие реалии человеческой жизни. В частности, и то, что зажиточный папаша нашего Матюхи нипочём не захочет расставаться за бесценок с излишками зерна в пользу бедных. Думаю, из всех героев вашей уездной драмы самый приличный человек – князь Волконский, бескорыстно дававший вам начатки образования. Именно это его и погубило. Даже ваши православные попы были не лишены разного рода соблазнов: деньги, власть, слава, карьера, вещи. Поместье вашего князя – вот самое близкое к первоисточнику воплощение коммунистической утопии. Коммунизм возможен в семье или более-менее однородной группе родственных друг другу людей с примитивным бытом. Почему бы людям не заботиться друг о друге? Почему бы не жить в мире и дружбе? Почему не распределять трудовые усилия и жизненные блага по справедливости?

– Мне известно, что такое ад. О рае наслышан, но не видал. Не знаю, что такое утопия. А справедливости нет, – тихо проговорил белобородый.

– Справедливости нет, – кивнул Дани.

– Есть высшая справедливость! Справедливость классовой борьбы, всеобщего равенства, победившего пролетариата. Усилиями большевиков в нашей стране установилось народовластие! – проговорил Красный профессор.

– Не-е-е! Нам толковали о гегемонии пролетариата. А на деле вышла гегемония стукачей и соглядатаев! Гы-ы-ы!!! – оскалился белобородый. – В Советской стране каждый может получить хорошее образование! – проговорил Красный профессор.

– Но не всякому оно полезно! Гы-ы-ы!

– В этом случае наш профессор прав. Суди сам: племянница пастуха говорит на хорошем немецком языке. Зачем чумазой простушке немецкий язык? Впрочем, довольно кричать. Вы перебудите моих солдат.

– Да они и не спят. Все поочерёдно повылазили на мороз и не один не вернулся. Гы-ы-ы! Да ты спроси хоть у девки, куда они подевались. Наверное, не выдержали профессорской проповеди.

– Эй! Как тебя… Дуся… Наташа!.. Разбуди-ка моего ординарца! Да где же она?

– Гы-ы-ы! Нешто опять вышла по малой нужде. У нас повсеместно нужники отдельно от жилья.

Попытка подняться со скамьи не увенчалась успехом. Красный профессор повалился на пол. Тяжёлая и устойчивая на вид скамья с грохотом обрушилась на него.

– Глянь, ваше благородие! Что это с ним?

Белобородый поднялся с места и приблизился к пленнику. Дани последовал за ним. Пленник заходился кашлем. Бум! Бум! Бум! На его губах выступила розоватая пена. Он лежал на спине, харкая и давясь. Глаза его подёрнулись мутной пеленой.

– Ну-ка, наложи на него руки. Проверим твоё искусство. Рассказ о цирковом действе меня впечатлил. А что если нам повторить его? Пожалуй, этот коммунист может иметь успех в офицерском кабаре. Я непременно хочу показать его полковнику. Ну же! Покажи своё искусство!

– Не-е-е! Не стану прикасаться. Тьфу, тварь! Мой Мытарь был во сто крат добрее его, но всё равно стал пищей для волков.

– Когда кончится эта война, пролетарская власть установится на всех землях, от пролива Лаперуза до Гибралтара и Ла-Манша, – прохрипел Красный профессор.

– Гы-ы-ы! – взревел дед Матюха. – Сам-то ты пролетарием никогда не был. Ты прислуживал князю и сочувствовал эсерам.

Бам! Откуда-то сверху сорвался лист жести. Со ската крыши шелестя сорвался пласт снега. Он действительно слышал выстрел или это отголосок давнего кошмара? Бам! Бам! Дани неотрывно смотрел на пленника, но тот лежал тихо, не кашлял, не выказывал никаких признаков беспокойства.

– Я слышал выстрелы! – проговорил Дани.

Перебравшись через скамью, на которой лежал Красный профессор, Дани прильнул к окошку. Он несколько раз провёл культёй по узорчатой наледи, отчего боль в отсутствующей ладони возобновилась с новой силой.

– Что за страна? – прорычал Дани.

– Гы-ы-ы!!! Зима! – отозвался дед Матюха.

Белобородый стоял рядом с Дани. Его длинные и слишком нежные для крестьянского сына пальцы снова сомкнулись на саднящем запястье.

– Не-е-е, ничего не болит, – тихо сказал он. – Гы-ы-ы! Кабаре! Видывал такие заведения, но мельком. Юбочки-чулочки, туфельки-носочки, этот – как его мать? – асбент? Не-е-е, абсент. Танцы до утра, общая доступность женщин и Ярый Мадьяр на сцене в хорошем платье за роялем поёт о несчастливой любви к капризной потаскухе. А теперь контузия – половины нот ухо не слышит. Руки нет. Беда! Слух может и восстановиться, но не сразу. Тут требуется работа. Но рука… Я не господь бог.

Пуля ударила в оконный переплёт, в середину, расщепив раму и штапик. Оконное стекло осыпалось наружу. В их лица ударил ледяной сквозняк. На его крылах прилетела ещё одна свинцовая муха. Уже на излёте пуля ударилась в оконный отлив, вспорола рубаху на боку у Матюхи и застряла в половой доске.

– Меня задело, кажись, – пробормотал белобородый.

– Я же сказал, что там стреляют! – закричал Дани. – Шаймоши! Подъём! Где Чатхо? Где остальные?