Чардаш смерти

Дверь хлопнула. Послышались другие шаги, едва слышные и лёгкие. Кто-то быстро заговорил на венгерском языке. В интонациях говорившего звучали едва сдерживаемые досада и тревога. Ромка догадался – это с улицы вернулся его палач. Он не нашёл тела мадьяр. Конечно же не нашёл, а значит, ему, Ромке, предстоят новые муки и, возможно, скорая смерть, ведь в санях для него нет места.

* * *

– Что смотришь, мадьяр? Уже небось догадался, куда попал? – спросил дед Матюха.

– Смотреть не на что – верхушки печных труб торчат из сугробов. Стен нет. Крыш нет. Ни одного целого дама. Изба местного пастуха стояла на отшибе, потому и уцелела. Вот куда я попал. Ты Матвей Подлесных. Вешатель. Это – коммунист – твоя жертва. Это…

– Просто девка. И всё. Она случайно здесь оказалась. – подсказал дед Матюха. – Это – партизан. Возможно, подчинённый Красного профессора. Останови своего дьявола, Мадьяр! Не то мальчишка помрёт раньше времени.

Борода деда Матюхи загадочно шевелилась. Вероятно, это шевеление обозначало у него улыбку. Вероятно, этот тип – расстрига и вешатель – обросший корой житель местных лесов питает пристрастие к молоденьким крестьянским девчонкам. Или?.. Если правда в том, что он лесник, то, может быть, встреча с юной колхозницей-огородницей всколыхнула в нём давно позабытые чувства? Дани ещё раз оглядел девушку. Потянул носом воздух. Смрад не слишком беспокоил его. Принюхался. Притерпелся. Рана пленника, неподвижно лежавшего под окном, пахла нехорошо. Свежая кровь молодого партизана пахла сладко, возбуждающе, но её пока было слишком мало. Зато дерьма и блевотины в достатке. И это неплохо. Парню действительно рано умирать. Дани окинул взглядом неподвижную фигуру Красного профессора. За всё время пытки тот ни разу не пошевелился. Крепкий. Пожалуй, его рана должна болеть. Почему же он не издаёт ни звука? Дани снова уставился на девушку. Эта, как обмотала голову нечистым платком, так и не снимала его. Из-под края ткани выбилась тёмная прядка. Наверное, и волосы у неё давно не мыты. Не вшивая ли? Дани сглотнул брезгливость. Пожалуй, ему нравится разглядывать эту девушку. Она замечает его взгляды. Нет, она не купается в лучах мужского внимания. Эта женщина сосем непохожа на посетительниц кабаре в Пеште. Поминутно оправляя темное, из простой ткани платье с поблекшим от множества стирок, цветочным рисунком, она пытается скрыть смущение, а может быть, и страх. Для этой девушки он, Дени, не являлся мужчиной, кавалером. Для этой девушки лейтенант Даниэль Габели – однорукое пугало. Шаймоши может снова связать её и начать пытать кочергой. Забавно: пытка раскалённой кочергой. Для него, Дени, это новый и весьма забавный опыт. Наблюдая, как Шаймоши связывает её, как подносит к нежной щеке горячую кочергу, как заалевший от жара металл отражается в её расширенных от ужаса зрачках, он испытал давно забытое ощущение. Вожделение! А потом, когда она растапливала на печке, в погнутом, почерневшем от сажи ведре снег, когда она ползала на коленях по полу, собирая тряпкой жидкие фекалии – нежелательные последствия пытки – он испытал новый приступ. Острый, жадный, отнимающий разум приступ желания обладать этой давно не мытой, приученной к целомудрию, девчонкой. Однако пристальные, сочащиеся лютым холодом местной зимы взоры Матвея Подлесных быстро остудили его неуместный пыл.

Теперь, когда девчонка сумела совладать со страхом, а он с вожделением, она казалась ему давней знакомой. Где он мог видеть её? Платье ей не по размеру, великовато, словно с чужого плеча. Ткань слишком тонкая для такой холодной погоды. Наверное, поэтому она поддела под него толстые брезентовые штаны на вате. И одежда девушки, и её лицо перепачкано сажей. Такая фемина может понравиться только дикарю, такому вот лесовику, как этот дед Матюха, но не лейтенанту Даниэлю Габели, известному на обоих берегах Дона, как Ярый Мадьяр.

– Все мы одичали на этой войне, – задумчиво произнёс Дани.

– Кое-кто одичал до войны, – в тон ему отозвался Шаймоши.

Этот незаменимый в любой ситуации человек, его почтенный ординарец, сейчас с немалым аппетитом поглощал любимую пищу местной бедноты – посиневшую картошку. Он извлекал коричневые кругляши из невообразимо грязного чугуна. Картошка, по местному обычаю, была сварена в кожуре. Шаймоши так и ел её вместе с кожурой. Их дорожные припасы подошли к концу. Надо выбираться из этой дыры. Иначе…

– Она нравится тебе?

Дани адресовался с этим вопросом к леснику, стараясь избежать мыслей о возможной смерти. Сейчас Дани почему-то хотелось слышать именно его голос. Слишком тихо было в избе. Тишина легла на низкую кровлю толстой снеговой шапкой. Тишина прилипла к оконным стёклам. Тишина через щели дощатой двери заползла в сени, но Дани именно сейчас хотелось слышать человеческие голоса.

В ответ дед Матюха лишь пожал плечами:

– Красный профессор называл меня расстригой. Гы-ы-ы! – белобородый плевался хохотом, демонстрируя ровный ряд ослепительных зубов. – Я действительно двадцать годов прожил в лесу один, без женщин.

– Как монах? – уточнил Дани.