Чардаш смерти

– Иногда и пуще того. Знаешь, мадьяр, как называют у нас человека, который живёт один в лесу и питается, чем Бог подаст?

– Не монахом?

– Нет! Пуще того – пустынником.

– Ты был беден? Коммунистическая власть забрала у тебя последнее?

– Был ли я беден? Нет! Я имел всё, потому что хотел малого. У меня были еда и одежда, и крыша над головой.

– И все двадцать лет ты не видел людей?

– Видел. Они сами приходили ко мне. Или приезжали. Или близкие приносили их на руках. Всех видел: мужчин, женщин, стариков и старух, недорослей и младенцев. Я их лечил.

Дед Матюха выразительно уставился на культю.

– Руку восстановить невозможно, – вздохнул Дани. – Зачем тебе меня лечить? Я – враг.

– Я один. Только за себя отвечаю. Может кому ты и враг, но не мне. Гы-ы-ы!

– Не кривляйся! Отвечай по правде!

– Допрашиваешь?

– Приказываю!

Белобородый снова посмотрел на девчонку. Та измаялась, прилегла на скамью возле стола и, кажется, задремала.

– Я слышал, Красный профессор – или как его там – отзывался о тебе довольно пренебрежительно. Называл ростовщиком, дезертиром, бандитом, расстригой. Я немного знаю тебя и склонен ему не верить… Видишь ли… я не верю в существование таких вот мерзавцев. Могут ли столь многие пороки соединиться в одном человеке? Разве так бывает? Нет, я не верю в существование злодеев! Расскажи мне свою историю, старик.

– Который тебе год, мадьяр?

Похоже, лесник совсем его не боялся, а значит, и злого не замышлял. Вот он выдернул из рамы подушку, выглянул наружу. За бревенчатыми стенами простиралась бесконечная, волнистая пустыня сверкающих снегов. Красный профессор не двигался, глаза его были прикрыты. Дыхание его было ровным, но поверхностным, словно каждый новый вдох причинял ему боль. Пожалуй, колдуну надо поторопиться иначе он доставит в Семидесятское свежий труп. Из-за печи доносился внушительный храп Шаймоши. Поглощение пищи русских крестьян отняло у отважного капрала последние силы. У Шаймоши стальные нервы. Самому Дани нипочём не удалось бы заснуть в такую минуту. Смогут ли они пережить эту зиму? Да какая там зима! Пережить бы следующую ночь!

– Говори, старик! – приказал Дани, возвращаясь на своё место, к столу. – Невыносимо слышать эту тишину. От неё боль в руке усиливается. Совсем иное дело – твой голос. А запах! Красный профессор пахнет гнилой плотью. Шаймоши – сапожной смазкой. Партизан – калом и мочой. Девушка – тоже провоняла партизанским дерьмом. Ты пахнешь странно – русским храмом. И все эти запахи не настоящие. Каждый из нас, как дикий зверь, вывалялся в чужом дерьме, чтобы скрыть свою подлинную суть. Каждый из нас от других что-то скрывает. Чистосердечен, пожалуй, один лишь Шаймоши.

Колдун усмехнулся и заговорил.

* * *

Ты меня дедом называешь, но внуков-то у меня нет. Полумонашескую жизнь прожил. Зато женщины ни одной не обидел. Шаймоши – ты сам выучил? Гы-ы-ы! Не ахти какой палач. Я видывал и получше.

Ты спросишь, а как же те, кто через мои старания был повешен? Я отвечу: то не женщины, раз в мужские дела ввязались. Да, мне от роду сорок пять лет, но в жизни я повидал такое, что начни рассказывать – и не всякий поверит. Родион тут плёл всякое. Гы-ы-ы! Смешно и слушать! Но его байки я перекраивать не стану. Лучше начну сначала.

Действительно, оба мы, я и Родька, имели причастность к старику Волконскому. Был до революции такой князь. Имел поместье в Борисоглебском уезде Тамбовской губернии. Да-да! В те времена и сам Борисоглебск, и окрестные сёла относились к ведению тамбовского губернатора. Это сейчас всё переиначилось и на ваших картах Борисоглебск в черте Воронежской губернии. А причиной тому эсеры. Ты не знаешь, Ярый Мадьяр, но я тебе расскажу: перед империалистической войной да и после неё Тамбовская земля была настоящим рассадником эсеров всех мастей: правые левые, разные. Какие хочешь! Но все эсеры. И наш, Павловский Родька, один из них. Родьке судьба предопределила сделаться эсером. Так старый князь Сергей Михайлович его под боком у себя пригрел, змеёныша. Как там у них по теории, а? Э, да ты не знаешь, чай. Но я тебе скажу! Князь Сергей Михайлович Волконский сам воспитал своего могильщика. По Марксу! Пролетариат – могильщик буржуазии, а Родька Табунщиков – могильщик старого аристократа. Правда, Сергея Михайловича прибить им бог не попустил. Эмигрировал он благополучно и теперь на чужбине остаток дней коротает и потомство тоже где-то там, в ваших краях. О князьях Волконских, не слыхал? Где-то в Европе, говорят, живут. До меня доходили слухи, будто Родька впоследствии со своей профессорской кафедры его врагом клеймил. Но Сергей-то свет Михайлович есть потомок декабриста. Фантазёр. То есть не от сего мира человек.

Однако при его библиотеке и музее все мы обучились письму и счёту. Старый граф если чего и не любил, так это неграмотности. Так и я научился читать и писать, а Родька, как всякий настоящий эсер, закончил реальное училище. Так распорядился князь.