Чардаш смерти

Деревни жили сыто, удавалось отбиться от набегов оголодавших горожан. Не стану скрывать – порой я промышлял подаянием. Но грабить – избави Бог. Помогал спасённый мною из тифозного ада мальчишка. Он громко плакал и был так жалок, что ожесточившиеся крестьяне давали нам кров, хлеб и даже молоко. Так, к тому времени, когда лето готовится уступить место осени, перед самой страдой, я вышел на высокий берег Оки. Там, в одной из деревень, сыскалась сердобольная молодуха, полубезумная после утраты собственного младенца. Она-то приложила моего мальчишку к груди. Так им обоим стало хорошо. А жила она в деревне на высоком берегу Оки. В такое место в половодье только на лодочке и возможно добраться. Но в конце лета какое ж половодье? Вот в деревеньку и приходили ходоки из городов за провиантом. Рассказывали всякое. Нанимались на работы, батрачить к местным богатым крестьянам. Нанялся и я. Теперь я так думаю, что именно эта продолжительная задержка в пути спасла жизнь Настюхиному пареньку. Однако по сей день сомневаюсь – а может быть он мой? Гы-ы-ы! Когда он особенно громко вопил, сам же я не раз обозвал его недоноском. А если это так – то он точно был моим сынком. Спрашиваешь об имени? На что тебе? Да и не было у парня никакого имени. Не крестил я его.

О величайшем из свершений всех времён и народов я узнал спустя месяц после того, как оно произошло. Да и то случайно. Уже по первозимку понаехала в моё убежище голь да нагота с наганами. Хулиганили по-разному. Как-то по пьяни с местного храма сбросили колокол. Себя именовали комсомольцами. Не-е-е! Не такие комсомольцы, как эта девка. Настоящее хулиганьё. Бандиты! Это потом уж народились другие комсомольцы в красных косынках, вымытые и бритые, без похабных наколок на грудях. Нынче комсомольцы совсем другие, идейные. Вот я думаю, Настюхин-то парнишка, мой выкормыш, тоже поди комсомолец нынче. По возрасту – как раз. А то, может быть, и партейный? Ты как думаешь, а? Ты член партии фашистов? Нет? И правильно. Ты говорил, фашизм недолговечен. Иное дело коммунизм. Коммунизм силён нашим бессилием. Каждый, кто ещё не утратил веру, но затаился, повинуясь нынешней моде, должен для себя решить, есть Бог или нет Бога. Сатана вступает в схватку с Всевышним и сражается за каждый наш поступок. Нельзя служить обоим сразу. Но это я опять в сторону от генеральной линии подался. Вернёмся к коммунарам.

Нынешние коммунары разительно отличаются от тех, что я впервые увидел в деревеньке над Окой. Те, первые, были сущими бандитами. Зато нынешние, их наследники, вполне приличные обыватели. Стремятся к сытости, копят добришко. Вслух осуждая стяжательство, на самом деле только этим и заняты. Гы-ы-ы!!!

Но сейчас речь не об этом.

От прибытия оголодавшей голыдьбы в тихой деревеньке шум случился ужасный. Одним колоколом дело не обошлось. Погорела пара сараев да, помнится, одна изба. Дым столбом. Пламя взвивалось до небес. Мужичьё-то пока расчухалось, глядь, а имущества уже лишились. Я для себя прикинул: у мужиков амбары полны. В деревне даже последний бездельник хоть и в латаных валенках, но не голодает. А значит, одним набегом комсомольцев дело не ограничится. Этих отобьют – прискачут другие. В таком рассуждении и прихватив мальчонку, я запрыгнул в реквизированные комсомольцами розвальни и продолжил путь в Тамбовскую губернию, до отчего дома. Перед этим, правда, пришлось воспользоваться своим армейским карабином.

Тогда стыдился я очень сам себя, потому что в Борисоглебском уезде оставил не только мать-отца, но и невесту. Гы-ы-ы! Не веришь? Так мне в ту пору двадцать лет сравнялось, и дедом меня никто не называл. Вот всю дорогу я думал о том, как представлю невесте новообретённого младенца, который на тот исторический момент всё ещё не имел рода и имени. Невестой я дорожил и побаивался её. Она правильная у меня была. Надеялся я, что Господь сподобит меня как-то разумно это объяснить, а её склонит к доброте и прощению.

Зима девятьсот восемнадцатого года выдалась какой-то уж слишком темной, запустелой, холодной. Малец снова начал вопить, и я оставил его в хорошем месте, не доезжая Брисоглебска несколько десятков вёрст. Вдова, прибравшая мальца в свою избу, изумлялась, как такой маленький ребёнок смог выдержать путь от Нарочи до наших мест и не помереть. Да вот не помер же! Выдержал! Выжил. Оставляя его, я по-прежнему сомневаясь в собственном отцовстве. Слишком уж рыжий был парнишка. Во всем походил на мать. На меня – ни в чём.