Час кроткой воды

Несмотря на непрезентабельное название, Кроличий тупик оказался никак уж не темной норой. Он был милым и до невозможности уютным. Крохотный, всего на шесть домов – четыре по одну сторону и два побольше по другую – он утопал в зелени. Огромные, обхвата в полтора, талисманные деревья отбрасывали густую тень. Старая раскидистая яблоня – то ли ничейная, то ли наоборот, общая – простирала свои ветви в самой глубине тупичка, и в ее темной полнокровной листве уже робко светились нежной прозеленью совсем еще крохотные ранние яблочки – осенью просто обору не будет. Привольно и с достоинством располагались высокие липы, окруженные ореолом чудесного аромата. Несмотря на одуряющую жару, Кроличий тупик дышал прохладой и свежестью, и с запахом липового цвета в ней сливалось благоухание позднего жасмина. Вместо мостовой под ногами стелилась веселая трава – такую и кавалерийский отряд не вытопчет.

Шану тупичок пришелся по сердцу с первого взгляда. И как же противно было думать, что именно здесь, в этом очаровательном месте нашло себе приют преступление. Именно здесь Весенний Лист прячет похищенного братишку.

Шан подошел к названному нищими дому, поднялся на скрипучее крыльцо и уверенно постучал в дверь.

– Весенний Лист! – позвал он.

За дверью воцарилась испуганная тишина.

– Следственная управа! Открой!

Ни звука, ни даже шороха.

– Весенний Лист, открой. Я знаю, что ты здесь.

Молчание.

– Весенний Лист – или ты сейчас же выйдешь ко мне, или я позову стражу, и мы просто выломаем дверь. Ты этого хочешь?

Шан имел полное право так поступить. Все сыщики, и он в том числе, всегда имели при себе так называемый “белый ордер” – пустой бланк, в который требовалось просто вписать необходимое. Не бегать же за ордером всякий раз, когда удается схватить преступника с поличным!

За дверью брякнуло.

– Я жду!

Дверь, наконец, отворилась, и на пороге возникли, держась за руки оба мальчика. Выражение их непохожих лиц было до смешного одинаковым.

Злая решительность.

– Это она вас послала? – с нескрываемой ненавистью спросил старший.

Уточнять, кто такая «она» нужды не было.

– Посылать меня куда бы то ни было имеет право только начальник следственно-сыскной управы, – спокойно ответил Шан. – При всем моем уважении, – тут он покривил душой – никакого уважения и в помине не было, – госпожа Бирюзовый Браслет на него даже не похожа.

– Без разницы, – строптиво мотнул головой Весенний Лист. – Мы никуда не пойдем.

– А придется, – произнес Шан. – Похищение ребенка – серьезное преступление. И возраст тебя не спасет. За такое ответ приходится держать не с шестнадцати лет, а уже с двенадцати. Это тюрьмой пахнет.

Старший мальчик побледнел. Он хотел было что-то ответить – но тут в разговор внезапно вмешался младший.

– Это не он меня похитил, а я его, – с вызовом сообщил он. – Меня за это тоже в тюрьму посадят?

Та-а-аак…

Похоже, в своих догадках о том, что стряслось в доме купца, Шан крупно промахнулся.

– А тут неважно, кто кого похитил, – возразил сыщик. – Главное, что вернуться домой все равно придется, хотите вы этого или нет. Вы оба – несовершеннолетние. И госпожа Бирюзовый Браслет как мать Огонька и жена отца Весеннего Листа по закону имеет над вами власть.

– Не имеет, – хмуро отмолвил Огонек. – Мы из рода ушли.

Ничего себе…

Глаза у Шана сделались даже не круглые, а прямо-таки квадратные.

– Так, – с трудом выдавил он. – А вот с этого места, мальчики, пожалуйста, поподробнее.

Уяснив, что сыщик из управы не собирается никого хватать и волочить насильно, мальчики нехотя сменили гнев на милость, хоть и продолжали держаться настороженно. Однако они все-таки согласились сесть с сыщиком на крылечко и рассказать ему все, как есть.

И Шан, слушая их, лишь с большим трудом сумел удержаться от самой что ни на есть черной ругани – потому что история вышла на диво гнусная.

Пасынка Бирюзовый Браслет невзлюбила сразу же, хоть и таилась до поры. Да, придиралась попусту, шпыняла ни за что – но ведь ничего криминального в этом не было, верно? Дело житейское. А что мальчишке уже, как говорится, и небо не мило, и земля не хороша… что поделать, многие так живут. Одна беда – отец часто оказывался в разъездах, и в его отсутствие мачеха делала жизнь пасынка окончательно невыносимой.

Когда родился Огонек, положение предсказуемо ухудшилось. В ход пошли уже не придирки, а тычки и пощечины. Мальчика то и дело запирали в кладовке без еды – на день, а то и на два. Спасало только одно – Огонек накрепко привязался к старшему брату. Ему еще и года не сровнялось, а он поднимал истошный рев и лягался всякий раз, когда мама принималась куражиться над Весенним Листом. И та ради обожаемого сыночка оставляла пасынка в покое – хотя бы ненадолго.

Когда же пасынку исполнилось двенадцать лет, и гадальщик предсказал ему грядущую славу, мачеху едва не перекосило. Предсказание терзало ее, словно кость в горле. Нет, ну что за несправедливость! С какой это стати слава суждена не ее обожаемому сыночку, а вот этому пащенку! Даже присутствие мужа и сына едва удерживало ее. Как же хотелось сорваться и выплеснуть, наконец, свою ненависть!