Час кроткой воды

Ей даже отвлечь себя было почти нечем. Делами занимался муж, домом – Куница, сыном, пусть и любимым – нянька… ну не самой же ей с пеленками, а потом и всем прочим возиться, такой женщине не подобает! Пусть нянька приглядывает. И учитель. Как в лучших домах.

Вот только себя-то куда девать? Чем заполнить пустое время?

На рынок сходить? Да вы что! Она ведь жена купца, а не какая-то там! Приглядеть себе на Золотом острове новые побрякушки? И снова не угадали, уважаемые. Дарить жене украшения – забота мужа. Вот пусть он и крутится. И по шелковым лавкам ей тоже шляться ни к чему. Сами ей все на дом принесут. И пусть еще спасибо за честь скажут.

И все же заделье для нее нашлось.

Им стал театр.

Бирюзовый Браслет, дай ей волю, не пропускала бы ни одного представления. Во-первых, красочное зрелище отлично помогает убить время. А во-вторых, посещать театр – это же так изысканно!

Обычно она ходила на представления одна – сопровождающая ее приличия ради служанка не в счет. Но муж так обрадовался предсказанию, что решил его отпраздновать. И как она ни скрипела зубами втайне, а в театр пришлось отправиться всей семьей.

Там-то к ним и подсел нежданный собеседник…

– Этот? – перебил рассказ Шан.

Оба мальчика кивнули, едва взглянув на портрет.

– Он, в точности.

Шан медленно выдохнул.

– И что он говорил? – спросил сыщик, изо всех сил стараясь сохранять если и не спокойствие, то хотя бы его видимость.

– Да всякое… отец ведь на радостях так и светился. Всякому встречному-поперечному готов был похвалиться. Ну, тот как услышал, так и давай нести околесицу.

– А все-таки – какую околесицу? Вспомнить можешь?

– Могу, – вздохнул Весенний Лист. – Только противно очень.

– А ты все же вспомни.

– Ну… что стать большим человеком – это так хорошо, – неохотно произнес мальчик. – Живешь себе, как душе угодно, и никто тебе не указ. И никто тебе ни в чем прижимку уже не сделает. А тем, кто делал раньше, можно так хвост прищемить, что воем взвоют. За все отплатить и еще с лихвой насыпать.

Шан так и закаменел лицом.

Ничего не скажешь, удар был нацелен метко. Со знанием дела. Есть чего испугаться. Мучила пасынка? Ужо тебе отольется. Вот только войдет он в возраст, вот только плюхнется на его ненавистную голову предсказанная слава – тут-то он тебе все и припомнит. До последней малости.

Другая на месте мачехи с перепугу притихла бы. Может, даже попыталась примириться с пасынком. Так то – другая. Бирюзовый Браслет со страху просто обезумела.

И – началось…

Не успел купец отбыть в очередную поездку по торговым делам, а мачеха буквально сорвалась с цепи. Теперь уже на пощечины и зуботычины счет даже не шел. Теперь мачеха не расставалась с бамбуковой тростью в серебряных накладках, которую заказала себе когда-то для пущей изысканности. Вот трость и пригодилась. И даже крики и мольбы родного сына уже не могли ее остановить.

Кое-как ценой подбитого глаза или расквашенных губ это удавалось Кунице. Она попросту обхватывала осатанелую женщину поперек и держала, покуда та не уймется. И вовсе не потому, чтобы она вдруг возлюбила несчастного пасынка – о нет! Госпоже своей Куница служила, еще когда та сама была ребенком, в дом купца пришла вместе с ней и предана была ей безраздельно. Весеннего Листа она ненавидела едва ли не больше, чем Бирюзовый Браслет. Сжить пасынка со свету – милое дело, так ему и надо. Вот только действовать надо с умом. Ведь ежели до смертоубийства дойдет, госпоже прямая дорога в тюрьму, а то и вовсе… нет, даже и подумать страшно. А если и не дойдет – вот вернется купец, вот понарасскажут ему, как его жена пасынка избивала смертным боем – в лучшем случае госпожа отделается разводом. И куда ей потом деваться? Назад, к родителям? Да они ее ни за что не примут обратно – с таким позором. А ведь это ее госпожа, ее девочка. Пусть и дура, пусть и злая дура – все равно ее девочка.

И Куница старалась удерживать госпожу – ради ее же блага.

Но в тот страшный день удержать ее не мог никто и ничто.

Пасынка она избивала до помутнения в рассудке, а потом оттащила за шиворот в кладовку – откуда только и силы взялись? – и заперла. Только к вечеру мальчик более или менее пришел в себя.

А когда стемнело, в замке тяжело провернулся ключ, и детские руки с натугой отворили дверь.

Ключ Огонек стащил у Куницы – при полном ее попустительстве. Конечно, она понимала, что он собирается выпустить брата. Оно и к лучшему. И госпоже за его смерть отвечать не придется, и дома пащенок после таких побоев едва ли останется, а это и вовсе хорошо. Хочет убраться из дому – пусть убирается. Пропадет? Туда ему и дорога. И никто не будет в ответе.

Вот чего домоправительница никак не могла знать – так это того, что у Огонька имелось на сей счет свое мнение.

– Идти можешь? – спросил он старшего брата.

– Не знаю… – Весенний Лист пытался не застонать, чтобы не напугать Огонька еще сильнее. – Наверное…

– Тогда пошли. Нельзя здесь оставаться. Прибьет она тебя.

С этим Весенний Лист спорить не мог.