Чаша Грааля. Софиология страдания

[Икона и картина]

Есть глубокая причина, вследствие которой изображение человеческих страданий Христовых и Его умирания стало преимущественно уделом религиозного искусства, в отличие от иконописи. Дело в том, что иконные изображения Христа имеют предметом Его богочеловечество: через человеческий лик здесь просвечивает Его Божество, а всё человеческое становится символом Богочеловеческого. В этом смысле икона символична. Она имеет своим предметом неизобразимое, трансцендентно-имманентное бытие, которое стремится трансцендировать образ. И сюда принадлежит всё, что относится к славе Христовой, прославленному Его состоянию, к Воскресению и всему, что следует за Воскресением и связано с ним: явление Христа на земле, Вознесение и одесную Отца сидение. Здесь неуместна и даже невозможна картина, а только символ, хотя это есть символ Богочеловечества, т. е. включает в себя и просветлённые Божественным сиянием человеческие черты.

Но подобное же имеет место в иконных изображениях всей земной жизни Спасителя, от Рождества Христова и до Крестной Смерти. С одной стороны, здесь могут быть картины хотя и на евангельские темы, но лишённые задания символического, относящегося к Богочеловечеству Христову. Сознательно ограничивающиеся человеческим образом определённого исторического лица, они могут не иметь отношения к религиозной вере и быть ей даже чужды. С другой стороны, в них может быть и религиозно-символическое задание – явить лик Богочеловека, Воплощение Бога на земле.

Здесь очевидно для натурализма полагается граница, поскольку устраняется самая его задача: все исторические события изображаются как метаисторические или метафизические. Кенозис Воплощения не сокрывает в них сияние Божества. Это же самое применимо и к изображению Страстей Христовых, не в их человеческой богооставленности, в глубине кенозиса, но в их Богочеловечности, в которой светит сияние Божества. Сюда относятся разные виды образов Страстей Христовых, «Положение во гроб», плащаница. Во всех них нет и не может быть того изображения страдания и смерти, которое свойственно религиозной живописи в вышеуказанном смысле или даже просто исторической картине.

Можно сказать, что в том и другом случае самая тема или задание будут различны: в одном преобладает человеческий кенозис, хотя и не лишённый видения и ведения Божества, во втором же покрывало кенозиса является совершенно прозрачным, оно упраздняет те страшные черты человеческого страдания, которые свойственны человеческому умиранию. Поэтому становится совершенно ясно, что первые изображения или вовсе не могут иметь значения иконы (как Гольбейн), или же получают его лишь в связи с другими иконно-символическими изображениями (как в триптихе Грюневальда, где Распятие есть лишь одна из нескольких картин, а другие относятся к Воскресению и прославлению).

[Всякой ли болезни состраждет Христос?]

Вопрос может быть, наконец, поставлен ещё иначе, именно о характере болезней и немощей, подъятых Господом. В книге пророка Исаии вообще говорится о принятии Господом наших немощей и болезней, без всяких ограничений (Ис. 53), о лике Его, обезображенном паче всякого человека, и виде Его паче сынов человеческих (Ис. 52:14). Может быть, это именно и дало библейское основание для изображения Христа у Грюневальда и Гольбейна, которые пошли здесь дальше других живописцев. Они действительно дают впечатление самых ужасных и отвратительпых болезней, обезображивающих паче всякой меры человека.

Но есть ли однако основание в число этих болезней включать даже такие, которые имеют происхождение от греха и порока? Нет целого места в плоти моей от гнева Твоего; нет мира в костях моих от грехов моих. Ибо беззакония мои превысили голову мою, как тяжелое бремя отяготели на мне. Смердят, гноятся раны мои от безумия моего…Ибо чресла мои полны воспалениями, и нет целого места в плоти моей (Пс. 37:4–6, 8). Что здесь псалмопевцем описывается чертами болезни Иова и связывается при этом с грехами своими и гневом Божиим на них? И однако он молит Господа о помощи и спасении (Пс. 22–23). Но как же может быть дана эта помощь иначе как через принятие его в лоно Господне?

Может казаться дерзновенным и кощунственным, если отсюда делают прямолинейные выводы о теле Господнем, какие сделали в художественном творчестве Грюневальд и Гольбейн. Здесь художественное «удобее молчание»[79]. Но можно ли просто уклониться здесь хотя бы от молчаливого ответа и ограничить принятие болезней человеческих, заранее исключив из них известные разряды? И значит ли это, что они остаются неисцельны и за гранью воскресения, так что страждущие ими будут обречены на вековечное «поругание лядвий», а Иовы остаются на ложе страданий?