Чаша Грааля. Софиология страдания

Победа над смертью может совершиться, и внутренне уже совершилась силою Христова Воскресения, а не человеческого воскрешения механической регуляцией природы. В ней и через неё не может совершиться необходимый шаг к ософиению мира. Регуляция природы, как и всё вообще развитие человеческой жизни, остаётся миру имманентной. Она раскрывает его возможности (что по-своему также необходимо для изживания мира на путях к его концу), но бессильна приблизить и осуществить его преображение, трансцензус к новому бытию, новому небу и новой земле – се, творю все новое (Откр. 21:15), и образ этого нового творения есть воскресение.

Конечно, нельзя сказать о смерти, что она софийна, – это было бы смешным и странным парадоксом, похожим на то, что софиен и первородный грех, поскольку и он включён в пути тварного бытия. Однако можно и должно смерть включить – в падшем состоянии мира – в необходимые пути жизни мира в его ософиении, к освобождению от рабства миру.

Смерть даёт свободу от тяготы мира, и без неё эта свобода недостижима и неосуществима.

Смерть есть выход из падшего мира ради возвращения в мир обновлённый.

Смерть имеет два лика: один тёмный и страшный, обращённый к небытию, это есть умирание или собственно смерть. Ради жертвенного его принятия Христос пришёл в мир. Другой её лик – светлый, мирный и радостный, ведущий к свободе, к Божественному откровению и грядущему воскресению. Разумеется, в этом переходе не может быть места автоматизму. В раскрытии своей свободы человек даже и в смерти обретает путь к свету лишь в той мере, в какой он сам осуществил своей жизнью такую возможность, и лишь в таком контексте раскрывается софийность смерти.

Умирание есть единственный путь окончательного преодоления первородного греха и смерти. Она есть последний враг (1 Кор. 15:26). Однако она побеждена Христом: Ибо, как смерть через человека, так через человека и воскресение мертвых. Как во Адаме все умирают, так во Христе все оживут (1 Кор. 15:21–22). В умирании смерть становится для нас самой ужасающей действительностью, но за её порогом она теряет свою силу. «Никто же да убоится смерти, свободи бо нас Спасова смерть. Угаси ю, иже от нея держимый» (святой Иоанн Златоуст, слово Пасхальное).

Однако не следует ли отсюда, что смерть есть благо, которое можно предпочесть и самой жизни, а потому добровольное её прекращение через самоубийство не есть ли единственный последовательный отсюда вывод? Но и не говоря уже о том, что в защиту жизни говорит её могущественнейший инстинкт, самое главное – до смерти надо созреть, как к состоянию жизни, каковым она является, и попытка насильственно и своевольно, преждевременно прорваться к смерти, как нарушение органического строя жизни, несёт в себе и своё внутреннее осуждение и наказание (ибо жизнь дана нам Богом). Есть естественная норма жизни для разных людей, которая оправдывается различно в соответствии их возрастов и судеб. Здесь мы снова становимся перед тайной индивидуальности и личной судьбы. Её мы можем уразуметь лишь по аналогии, на основании образа умирания, который посильно нам эту тайну открывает.

Не бойся: Я есмь Первый и Последний, и живый; и был мертв, и се, жив во веки веков, аминь (Откр. 1:17–18).

Христос в мире [85]

…И се, Аз с вами

есмь во вся дни до скончания века.

(Мф. 28:20)

Вся Тем быша,

и без Него

ничтоже бысть…

В Том живот бе,

и живот бе свет человеком.

(Ин. 1:3–4)

I. Христос в человеке [86]

Начало явления Христова в мире, а вместе и начало христианства обычно приурочивается к Рождеству Христову или же к Пятидесятнице, как основанию Церкви христианской (ученики в Антиохии в первый раз стали называться христианами – Деян. 11:26).

И то и другое словоупотребление, конечно, имеет для себя полное основание, поскольку относится к таким событиям в истории, в которых проявляется совершившееся Боговоплощение, сила Богочеловечества.

[Боговоплощение как основа мира]