Часовая башня

— Сейчас, когда вы с Александром закончили институт, нам бы всем хотелось знать, как ты представляешь своё будущее? — начала первой бабушка.

Она уже не выходила из дома. Но, тем ни менее требовала, впрочем, как и раньше, чтоб окружающие считались с её мнением во всём, будь то даже и невыполнимо. После ухода Якова Карловича стала проявлять капризность, коей не отличалась раньше. Теперь же, когда уже не требовалось принимать ответственных решений, скорее по инерции, чем из-за их отсутствия, заменяла на простые детские капризы. Букет свежих цветов, хотя бы раз в три дня в гостиной, обязательные чаепития два раза в день, утром и вечером. Растопка старого, поддымливающего камина. Всё это приносило ей радость, занимая делом окружающих, придавало и ей некоторую значимость.

Но, больше всего взволновала поездка на авто в Хельсинки, с посещением театра. Такое безобидное для мирного времени развлечение, чуть не закончилось печально для всех. Благо, бомбоубежище оказалось рядом с театром. Но такси после налёта советских бомбардировщиков было не отыскать. Часть центральных улиц перекрыли из-за разбора битого кирпича и стёкол.

— Моё будущее неразрывно с архитектурой. Она для меня всё.

— Ты приехала для того, чтоб сказать нам это? — улыбнувшись, оторвался от газеты Фёдор Алексеевич.

— Мы с Александром пытаемся зарабатывать самостоятельно, открыв свою фирму. Но, дела наши идут плохо. Нужны богатые заказчики. Пока же, занимаемся одними интерьерами. Но, …

— Если речь идёт о материальной помощи, думаю, в этом нет проблем, — перевернул газетный лист отец.

После смерти Якова Карловича, все капиталы, хранящиеся в Европейских банках, прежде отслеживаемые им, по просьбе Торбьорг Константиновны, полностью контролировались Фёдором Алексеевичем. Более того, в составленном баронессой завещании говорилось; после её смерти принадлежат его супруге, Елизавете Яковлевне, что полностью доверялась ему в финансовых вопросах.

— Нет. Мы всё хотим сами. Но, для этого, … — замялась. Отпила чаю.

— Ах милая моя Настенька, неужели ты считаешь, мы не понимаем истинной причины твоего приезда, — лишь слегка прикоснулась губами к чашке Торбьорг Константиновна.

— Что ж, в таком случае, я хотела бы узнать ваше мнение по этому, важному для меня вопросу.

— Какому вопросу? — отложил в сторону газету отец.

— Ах, Фёдор! — посмотрела на него Елизавета.

— Вопросу моего выбора.

— И он, как я понимаю пал на Александра, — отпила полный глоток Торбьорг Константиновна.

— Да, — покраснела Анастасия, хотя и догадывалась; все давно ждут этого разговора, инициатором которого стала сама.

— Хороший молодой человек. Я не против, — бросив газету, встал из-за стола отец.

Начал ходить по гостиной, словно волновался, но сдерживал в себе те, лишние слова, что мог случайно обронить.

— Но, насколько мы знаем, он не знатного рода и к тому же православного исповедания, — всё же произнесла Елизавета Яковлевна.

Шаги Фёдора Алексеевича прекратились. Резко остановился перед роялем, так же стремительно сел за него.

— Такие времена! — посмотрела на дочь Торбьорг Константиновна.

— Мама, я не понимаю вашего тона. Что вы хотели этим сказать?

Заиграл.

Первое, что пришло ему в голову. Всегда, когда не имел что сказать, садился за инструмент. Вспомнил сейчас, как много лет назад, у себя на квартире, что снял в Петербурге, когда пригласил к себе Елизавету с родителями, озвучил при ней, свои намерения уже более официальным тоном, чем прежде, до этого. Поняв — дал маху, слишком усугубив ту обстановку, творящуюся вокруг его стремления. Сегодня нечто подобное, чувствовал; переживает его дочь.

Яков Карлович, не видя в словах Фёдора Алексеевича ничего нового, и тем более опасного для себя, промолчал тогда, посмотрев на супругу. Та, так же не ответила, обернув свой взгляд на дочь.

Елизавета, в нерешительности смотрела на родителей, в надежде, что те произнесут какое-то слово. Но, все молчали.

Фёдор Алексеевич играл в тот день Баха. Нравились ему его фортепьянные пьесы, казались опередившими своё время. Впрочем, как и он сам.

Вот и сейчас видел в дочери то же желание — опередить время. Играл опять Баха. Так, как невольно хотел показать этим, на стороне дочери. И Елизавета заметила это. Скорее почувствовав, чем поняв.

Все замолчали. Слушали музыку.

Насте показалось; ждут пока отец закончит играть, только лишь для того, чтобы не дать ей окончательного ответа. Это разрывало изнутри на части, искало выхода. Но, умела смиряться, терпела, хоть и понимала — ответа может не последовать.

Доиграв музыкальную пьесу, откинулся на стуле, закрыв глаза.

Вспоминал, как был согласен на всё, лишь бы завоевать сердце своей Лизхен, как называли её прежде родители.

Ренегат.

Какое красивое, но, вместе с тем и страшное слово. Вероотступник. Пошёл на это ради любви. Знал, огромное значение для семьи имеет вера. Боялся заводить разговор о том, чтоб милая Лизхен приняла православие ради возможности венчаться с ней. В то же время надеялся; пастор не потребует от него переходить в лютеранство путём нового крещения.