Часовая башня

— Настя, я бы хотел собороваться.

— Я попрошу священника из Лютеранской кирхи.

— Нет.

— Не поняла.

— Православного.

— Хорошо папа. Я сделаю всё, что возможно. Но, думаю, в городе не осталось уже ни одного, кроме того, что отпевал нашу маму. Но он, к сожалению Лютеранин.

— Попробуй, — коснулся её руки.

— Ты ещё можешь выздороветь. Доктор сказал…

— Выздороветь…, — еле заметная улыбка закралась в краешках его глаз. Говорил тихо. Нагнулась над ним, — Те, кто болен, лишь репетируют. Я же готов к премьере. Именно на кладбище жизнь приобретает смысл.

Больше не успокаивала отца. Не было в ней уже сил на это. Смирилась судьбе, как и он.

Но ему и не требовалось от дочери никаких слов. Просто чувствовал некое спокойствие от её присутствия подле себя.

Как он прожил отпущенные ему годы? Сделал ли что-то важное для своей страны, скорее промучавшись на чужбине, чем прожив полноценную жизнь. Даже его талант к написанию музыки слабо проявившийся в последние годы так и не развился в некое большее, что мог бы оставить после себя. Видел сейчас в глазах дочери некую надежду на то, что та останется в России. И пусть это уже не та страна. Но всё же есть в нём хоть какая-то вера в то, что воспрянет из пепла, приобретёт былое величие, если эта война всё же приостановит её падение в пропасть забвения, как исчезнувшую империю. Да и надо ли сохраняться в таковом статусе, если все попытки этого приводят лишь к краху.

Впрочем, это уже дело его дочери и внука. Пусть всё будет по воле Божией. Он же уже очень скоро встретится вновь со своей Елизаветой Яковлевной.

Шла в Всехсвятскую церковь, слышала, в ней ещё вчера была служба. Чудом застала там священника, из-за малого количества прихожан; с завтрашнего дня все службы были отменены.

— Батюшка, прошу вас, выслушайте меня.

— Что случилось? — удивился, встретив после службы, на которой всего-то было человек пять, такую взволнованную женщину. Видать действительно, что-то неотложное произошло в пустом городе.

— Мой отец умирает в госпитале. Хочет причаститься и собороваться. Но,… но он Лютеранин.

— Так идите в Лютеранскую кирху, — удивился священник.

— Дело в том, что он православный, но, венчался в Лютеранской церкви. Это было очень давно. Но сегодня сам попросил меня о том, чтобы я привела к нему священника.

— Это невозможно! — думал, спокойно покинет город. Пусть и в последнюю очередь, но, без особых приключений. Прорыва фронта, бомбардировки, чего угодно ожидал отец Серапион, но только не такого искушения в один из последних своих дней в готовящемся к сдаче городе.

Был уже не молод. Матушку отправил в эвакуацию ещё на той неделе. Скучал, но, так и знал, обязательно произойдёт какое-то приключение. Уж много лет прожили вместе, воспитав детей завели те свои семьи.

— У меня есть деньги.

— Милая моя, о чём вы говорите? Какие деньги? Он перешёл в другую веру.

— Он всю жизнь считал себя православным.

— Но он же не исповедовался и не причащался.

— Исповедовался, но не там.

— Вот и я о чём.

— Прошу вас.

— Ваш отец точно крещён в православном храме?

— Да. Он потомок Рюриковичей. Княжеской крови.

— Хорошо. Я приду завтра к двенадцати. Отслужу последнюю службу и подойду. Но, причастить не смогу. Так, как венчавшись на Лютеранке, тем самым отказался от православия.

Была рада уже этому, так, как тем самым всё же выполняла просьбу отца.

На следующий день, явился отец Серапион в госпиталь. Исповедовал Фёдора Алексеевича, отпустил ему грехи, затем соборовал, но взяв с собой всё требующееся для евхаристии, всё же причастил.

Видела, как рад был отец. Даже сумел произнести какие-то, как знала, очень важные для него фразы священнику. То, что не хотел уносить с собой на тот свет. Может это и повлияло на решение батюшки.

Когда отец Серапион закончил, подошёл к ней, спросил:

— Сами-то крещёные?

— Да. Православная.

Мучающая её мысль вдруг нашла выход.

— Батюшка скажите, грешен тот, кто помыслил самоубийство так же, как и кто его совершил?

— Дитя мое, вас послал видать мне сам Господь, попустил как некое искушение в самые тяжёлые для меня дни.

Присядем, — подвёл её к окну в коридоре, подле которого стояла небольшая лавка. Вся тревога, нервность и тяжесть, что отражалась на его лице моментально испарились.

Размеренная, неспешная провинциальная жизнь, совсем ещё недавно протекавшая в Кякисалми теперь неслась так быстро, что уж и забыл, когда последний раз был так неспешен, как вдруг стал сейчас, в самые последние минуты перед эвакуацией. Что важнее всего в жизни становится ясно именно в такие её моментаы, когда речь заходит о самом главном — смысле жить.

Весь тот опыт, накопленный за последние годы говорил ему ещё недавно о таком многом, что не хотелось терять при внезапном бегстве, или эвакуации, если можно было бы так назвать происходящее вокруг.

Но неужели он способен поддаться панике, не заметив то главное, что Господь дозволил ему пропустить через свою душу, как духовного наставника своей паствы?

— Милая моя, как ваше имя? Извините забыл в этой суматохе.

— Анастасия.