Часовая башня

Видя, как медленно та движется и в свою очередь пропорционально этому стремительно летит время всё больше волновалась.

Сейчас, или никогда, стучала отбиваемая ритмом сердца в голове мысль. Быстро училась бороться за свою жизнь в новых условиях, окружавших её теперь. Нет, в этой иной для неё стране не имела право быть послушной, как прежде. Должна стремительно овладевать навыками восприятия окружающего мира, теперь ставшего для неё абсолютно иным.

Дождусь, когда выйдет и ворвусь в кабинет, решила для себя. Во что бы то ни стало. И пусть это будет неким уроком для меня, точнее экзаменом, который должна сдать. В случае провала никогда больше не решится на пересдачу.

— Спасибо Виктор Степанович. Вы не представляете, как я вам благодарна, — застряла в двери сразу показавшаяся Анастасии неприятной женщина, что была за три человека перед ней, а минутная стрелка на часах уже подходила к сорока пяти минутам первого. Сейчас, или никогда, сказала сама себе и решительно встав уловила тот момент, когда щель между пятящейся задом посетительницы и дверью кабинета председателя раисполкома стала такой, что можно было разглядеть интерьер и стол в глубине. За которым слегка привстав через силу улыбался уходящей с победой клиентке Виктор Степанович.

— Я по личному вопросу, — мельком заметила сменившее улыбку на удивление и даже некую растерянность лицо никак не желающей отдавать ей дверную ручку женщины Анастасия, словно приведение проскользнула в щель.

— Куда!? — отвлёкшись от печатной машинки воинственная секретарша, попыталась догнать её. Но уткнувшись в захлопнутую у неё перед носом дверь пару раз попытавшись открыть, дёргая за ручку и наваливаясь всем телом на полотно, прекратила свою атаку, со словами;

— Вот сволочь! — села на место, как ни в чём не бывало продолжив работу.

— Я всегда жила в этом городе и теперь, потеряв всю квартиру требую вернуть мне инструмент! — прямо с порога ошарашила Анастасия сменившего усталую улыбку на полную презрения маску Виктора Степановича.

— Вы здесь жили прежде? — плюхнулся в своё трофейное, доставшееся от прежнего хозяина кресло председатель.

— Да. Мне нужна всего лишь одна дополнительная комната, так, как вынуждена ютиться в своей бывшей кладовке с маленьким сыном.

— Она без очереди!

— Вы обязаны были не пустить её! — доносилось возмущённое многоголосие из приёмной, сопровождаемое монотонным щёлканьем клавиш немецкой печатной машинки.

— В новых бараках на окраине пожалуйста. Сколько угодно. В городе совершенно нет места. Слишком быстро заселился в этот раз. Потерпите годик. Строительство ведётся масштабное. Деньги выделены. К концу лета, ну в крайнем случае осенью, переселим в новый дом, — знал, что обманывает, но ничего не мог с собой поделать, использовал давно отработанные приёмы, ведь имел уже в Выборге опыт подобной работы более четырёх лет назад. Хоть с виду и решительный, а для некоторых даже кажущийся жёстким Виктор Степанович на самом деле был мягок и скрывал этот недостаток любыми способами. Один из которых заключался в максимальном переносе решения проблемы в будущее.

— Зачем же нам в другой дом, если этот, что ни на есть наш! — не могла понять Анастасия, почему в СССР такая нехватка жилья. Может поэтому-то и понадобилось отвоёвывать Выборг.

— Ну, нет у меня жилресурсов никаких! Душите вы меня своими запросами! — схватился за горло костлявой, большой кистью. Попал на эту работу из рабочих. Не думал тогда, потребует от него столько находчивости и хитрости, что, впрочем, в достаточном количестве имелась у него будучи унаследована от отца, не имея соответствующего образования тем ни менее дослужившегося до начальника цеха.

— А ведь, если не дай Бог, кто в Финляндии узнает, как принижают тех, что не стал бежать от советской власти, что вы тогда будете делать? — пошла на крайние меры Анастасия. Знала, шантаж во все времена и политические строи к добру не приводил. Но, не было у неё больше никаких других аргументов, кроме этого. Привыкла к дому, не хотела его терять, словно чувствовала через него некую связь со своим прошлым. Разорви её — не смогла бы жить дальше. Да и сам рояль был неким предметом, напоминающим о том, кем была прежде. Не хотела превращаться в ничтожество. Пусть и пришлось бы жить в тесноте, но боролась до конца за музыкальный инструмент.

— В Финляндии не узнают, если никто не скажет, — пристально посмотрел в её глаза своими большими, злыми, уставшими, не выспавшимися.

Много видел на своём веку разных посетителей. И наглость, граничащую с презрением встречал не раз, и заискивание, и слёзы, мольбы, призывы к совести приходилось выслушивать, но никогда не замечал такой веры в неизбежность исполнения требований в глазах просящих и требующих. Нет таковая не свойственна русскому человеку, скорее напрочь лишён её, не веря в силу законов, скорее надеясь только на собственные силы.

— Я и не собираюсь говорить. Не я, так кто-то другой. Земля слухом полнится. А директору мыловаренного завода рояль не нужен. На дрова всё равно поколет инструмент. А, так, хоть польза будет.