Часть первая. Деревянный корабль

К этому впечатляющему ряду существ, отчасти страшных, отчасти забавных, отчасти же красивых и возвышенных (вспомните Пегаса, который в настоящий момент обретается в Ирландии^{193}), мудрому Томасу Рамсгитскому присовокупить почти нечего — разве что двух персон, отличающихся крайней мерзостностью.

Это Лабарту, богиня чумы, которую, как известно, сасанидскому царю Хосрову II в году Спасения 614-м удалось посадить в государственную тюрьму Ктесифона: возлюбленная осла, львиноголовая, с остроконечными ушками мула, с женскими грудями, к коим присосались свинья и волк; в руках она держит змей, из ее живота вырастают ноги орла. Со своим возлюбленным, ослом, она объезжает на лодке тихие речные заводи, где плавают цветы лотоса, а над болотами поднимаются испарения закипающей лихорадки — ее работа, —

и

южный ветер Пазузу, связанный с ней родством, разносчик болезней: многокрылый, преимущественно с человечьим телосложением, но с песьей мордой, длинными рогами, передними львиными и задними орлиными конечностями, скорпионьим хвостом.

Что касается подлинной родины гиппокампов, то тут и сто ученых не придут к единому мнению. Если не все эти спорщики отпетые лгуны, то вышеописанные существа кружат между Исландией — страной холодной и вулканической, насквозь провонявшей рыбой, — и Китаем, который, как известно, с незапамятных времен был и остается царством призраков. Рассказывают, что от реки Карасу, в окрестностях Таге-Бостана^{194}, начинается дорога, которая через горные перевалы возле Кабула ведет в пустыни Азии, которые и сегодня населены сказочными существами, и что птица гриф высиживает птенцов в этих китайских пустынях из кварца и корунда, где сапфиры размером с голубиное яйцо валяются словно простая галька.

О цели существования таких бастардов известно еще меньше, чем о предназначении всех прочих животных. Если, рассуждая о них, руководствоваться разумом, то напрашивается мысль, что их зачинают без всякой цели: что они бесцельно рождаются, бесцельно достигают взрослого состояния и вообще существуют бесцельно. Я, однако, полагаю, что скорее дело обстоит так: фантазия человека и его чувственные впечатления избыточны. Но если мы откажемся от беспутного расточительства того и другого, нам придется отказаться и от своих сновидений. Кто этого не хочет или не может, от того было бы справедливо потребовать, чтобы он, набравшись мужества, снарядил экспедицию к сказочным животным, в чем ему охотно окажут поддержку вышеупомянутые Лабарту и Пазузу. А они не позволяют с собой шутить — в отличие от нас, слабых человеческих существ, увы, постоянно к этому принуждаемых.

Тупиковая ситуация, или Отмеченные, или Дело Х. Х. Янна, писателя, против Х. Х. Янна, специалиста по органостроению, изложенное Хансом Хенни Янном Третьим {195} (1928)

Чтобы повествование удалось, мостите ему дорогу сентенциями.

На рынке каждый торгует собственной шкурой. Священнослужители, пока что, — на 99 % религиозные чиновники; значит, они заслуживают пенсии.

Те, кто торгует своей шкурой (смотри выше), пенсии не заслуживают.

Писатели зависят от критики и цензуры. Религиозные чиновники — нет.

Отсюда с очевидностью следует, что жребий религиозного чиновника спокойнее, уравновешеннее и, так сказать, завиднее, чем жребий писателя.

Лицо духовного звания свидетельствует о догматах веры своей религиозной общины.

Писатель — о взглядах своего окружения и собственном, тяжко доставшемся опыте (опасно, опасно). Он, следовательно, идеальный представитель упомянутых торговцев шкурами (смотри выше).

Без сентенций и без власти. Но религиозные общины, существующие по много сотен лет, сотрясаются, столкнувшись с этой творящей, порождающей, революционной (то есть божественной, в лучшем смысле слова) силой. Религиозные общины живут в своеобразном заблуждении: что будто бы сила, творчество, порождение должны быть чем-то хорошим в рамках установленных этими общинами нравственных норм. Для Католической церкви было время — и, похоже, сейчас оно опять забрезжило на горизонте, — когда она, по крайней мере на практике, не обременяла силу и творчество догмой и моралью, а просто принимала их как сверкающие драгоценные камни в одну из своих корон (которые, впрочем, и сами не были чреваты моральными принципами).

После такого вступления, которое ни о чем больше не говорит, кроме того, что он собирается наговорить еще больше дерзостей (смотри ниже), настало, кажется, время извлечь на свет документы интересующего нас судебного процесса, чтобы представить это примечательное дело в правильном освещении.

Судья: до поры до времени неизвестен.

Прокурор: общественное мнение.