Частичка тебя. Мое счастье

Я тогда тоже не буду заморачиваться. Бесит беспокоиться о тех его проблемах, которыми не озабочен он сам.

Чтобы занять руки – собираю высыпанные из ресторанной аптечки лекарства. Черт его знает, что мы тут искали, мазь от гематом все равно не нашли.

– Энджи, давай поговорим, – тихо просит Ник, – у меня волосы дыбом, когда ты так молчишь.

– Надо помолчать подольше, в таком случае, – мрачно откликаюсь, но с чувством обреченности на лице падаю в рабочее Машино кресло, смотрю на Ольшанского в упор.

– Ты что-то конкретное мне сказать хочешь?

– Ты ведь можешь дать мне один шанс?

Мда. Честно говоря, я как-то резко перестаю сомневаться, что Ольшанский сможет охмурять, даже с разукрашенной синяками физиономией.

Потому что он умеет, да. И своим обаянием, и голосом своим пользоваться умеет прекрасно. Даже в таком вот плачевном состоянии.

Мне приходится выдержать паузу, чтобы дать действительно тот ответ, который я хочу.

– Честно говоря, не знаю, зачем мне это делать. Я много времени потратила, чтобы выстроить мое нынешнее к тебе отношение. Пустить столько усилий на ветер – слишком расточительно, по-моему.

– Ты волшебно целуешься, знаешь?

Один-ноль, в его пользу. Так осторожно мне напомнить о том, что я не смогла дать ему внятный отпор. Опять. Обмирала, дрожала, даже кусалась, но скажем честно – вполсилы. С большей охотой позволяла себя целовать и отвечала сама.

– Некоторые вещи мне еще сложно держать под контролем, – проговариваю медленно, будто бы даже больше для себя, чем для него, – и в этом вопросе я буду вынуждена поставить для тебя условия. Или ты выдерживаешь дистанцию, или я вынуждена все-таки искать другую работу. Не найду до родов – пусть. Значит, займусь сделкой по размену моей квартиры. Она должна меня обеспечить на неопределенный срок.

– Энджи, – Ник глубоко вздыхает, откладывает свой компресс, подходит ближе ко мне, опускается на корточки, чтобы заглянуть в мое лицо сверху вниз. За руку меня берет, ласково поглаживая запястье. Я отворачиваюсь.

Устала.

– Я тебя не убедил, так ведь?

Я ожидала не этого вопроса. Пространной речи на тему, почему мы должны быть вместе, монолога на тему его сожалений о причиненной мне боли. А получаю это. Короткий вопрос, констатация факта, и не надо даже гадать, о чем речь.

– Не убедил, – подтверждаю кивком, – ты и до этого предлагал нам сойтись, когда узнал, что беременна я от тебя. Все дело в этом. Но я не буду соглашаться на меньшее, когда хочу получить все. Мне не нужно, чтобы на мне женились, только потому что это соответствует твоему внутреннему кодексу чести.

– Кодекс чести тут ни при чем, – Ник качает головой, – Энджи, все началось гораздо раньше. До того, как я узнал про свое отцовство.

– Ну да, – фыркаю едко, – еще скажи, что все началось во время нашей с тобой дружбы. И что все время, пока мы дружили, ты питал ко мне чувства.

– Честно говоря, так оно и было, – Ник чуть отодвигается, опираясь спиной на край рабочего стола, – тогда у меня все и началось.

Нет, это уже не смешно.

Первый мой порыв – вскочить и все-таки уйти. К Диме. И пусть я сама уже ему сказала, что не могу, я, в конце концов, беременная. Мне можно делать глупости. Мы, в конце концов, не в мелодраме, когда героиня на минуту опаздывает к назначенному сроку, и её герой улетает навек, и больше не берет трубки.

Возьмет.

Мозг повыносит, условий наставит, но сейчас… Я уже почти готова сама принять те условия.

Уволиться? Да без проблем.

Не общаться с Ольшанским? С превеликим удовольствием!

А потом Ник снова касается моей руки и у меня снова сводит душу острой судорогой.

Потому что он весь – как из раскаленного железа сейчас. И всякое его прикосновение – до костей прожигает. Только боль и несет.

– Боже, как же я тебя ненавижу, – тихо шепчу, – и вот как у тебя так получается, даже себе врать в таких вопросах.

Вырываю руку. Отхожу к окну. Вообще – это какая-то моя самая любимая точка дислокации. Можно стоять, тупить в стекло, чувствовать себя шестнадцатилетней ванилькой. Как та истеричная дурочка, что сейчас бьется внутри меня, требуя невесть чего.

Снова шаги за спиной.

Снова эта сволочь рядом.

Опускает ладони на плечи, так, будто право имеет. Прислоняется лбом к моему затылку. Дышит. А у меня – сил нет даже на то, чтобы локтем ему в печень двинуть.

Устала бесконечно.

– Я помню твой первый день в “Рафарме”, – он шепчет, не отодвигаясь, – как сейчас помню, синее платье, серый жакет, тонкие пальцы, а в глазах – бездна. Такая темная, холодная. Будто ты сама себе поблажек не делаешь, и с другими будет тот же разговор. И мне до смерти захотелось увидеть, как ты улыбаешься. Становятся ли твои глаза теплее?

– И как? Становятся? – сама удивилась, что слышу свой бесцветный голос. Не хотела с ним говорить.

Уйти – это да. Только что-то у моего мозга и моих ног никак не получается договориться.

– Но доли секунд бывало. В какой-то момент я ставил себе за цель – чтобы как можно больше бывало таких секунд за вечер. Иногда ты даже забывалась и до самой ночи улыбалась.