Частичка тебя. Мое счастье

Без лишних слов он прижимает палец к датчику на тыльной стороне телефона.

Плевать уже на все, первым делом звоню в Скорую.

Голос то и дело срывается, когда объясняю что, куда и зачем. Когда умоляю поторопиться, потому что замечаю темное влажное, медленно растущее пятно на обивке дивана под плечом Ольшанского.

– Лексу звони, – недовольно требует Ник, когда диспетчер Скорой дает отбой, – сейчас. Потом – в полицию. Он неплохой адвокат, вот пусть и разбирается.

– Позвоню, позвоню, ты лучше не болтай, не трать силы, – советую, уже прижимая телефон к уху. Слушаю гудки, припоминаю Лекса – темноглазого серьезного мужика, который меня в клинику перевозил.

– Мы еще на месте работаем, – вместо приветствия сообщает мне приятель Ника, когда берет трубку, – куда ты пропал так резко?

– А-алексей, – мой голос снова вздрагивает, но все-таки я заставляю себя быть твердой, – это Анжела, помните меня? Вы не могли бы приехать к Нику? Сейчас, пожалуйста. Нам тут без вас не обойтись, кажется.

– Что случилось?

Этот рассказ выходит длиннее, чем тот, что я выдала диспетчеру скорой.

В какой-то момент я слышу, как с той стороны заводится двигатель машины.

– Скоро буду, – наконец произносит Лекс, – уже в пути. Полицию и вторую скорую я вызову. И на себя их возьму.

– Спасибо, – шепчу измученно, теребя Ника за пальцы.

– Ах да, Анжела, – мой собеседник обеспокоенно хмыкает, – передай этому придурку, чтоб не вздумал сдохнуть. Ему еще моих близнецов крестить, я другого крестного искать не собираюсь.

– Передам, – смешок у меня выходит с горьковатым вкусом, – и от себя добавлю.

– Что добавишь? – тихо шепчет Ник, глядя на меня снизу вверх. – Подушкой придушишь, чтоб не мучился? Я за честь почту.

– Ты совсем рехнулся? – спрашиваю устало. – По-моему, на сегодняшний вечер с тебя достаточно. Сильно она тебя?

Тянусь пальцами к пуговицам его рубашки, но Ник ловит меня за руки.

– Не надо тебе смотреть, Эндж, – произносит твердо, – сомневаюсь, что это зрелище для глаз беременной женщины.

– Я не мать Белоснежки, Ольшанский, чтобы смотреть только на розы, – поджимаю губы, – а тебе кровь остановить нужно.

Голос у меня срывается. Слишком много острых ощущений на один вечер.

– Тише, тише, – он тянется к моему лицу ладонью, такой сухой, такой горячей. Я даже дрожь его мелкую ощущаю.

– Пожалуйста, не тяни время, – состояние мое близко к истерическому. – Показывай спину. Или ты что, предлагаешь мне просто посидеть и посмотреть, как важный для меня человек кровью истекает?

– Важный, – он чуть покачивает головой, а потом отпускает мою руку, – Энджи, боюсь, что даже сейчас я этого слова не заслуживаю.

– Чисто теоретически, ты меня спас, – сухо произношу, неуклюжими пальцами сражаясь с пуговицами его рубашки.

– После того как подвел, – Ник кривится с таким отчетливым отвращением, что меня передергивает, – ты просила меня тебя спрятать. А я – привез и оставил тебя тут одну. Сделал то, что от меня ждала эта психопатка.

– Откуда ты мог знать, что она именно этого ждет? – наконец-то заканчиваю с рубашкой и шумно выдыхаю. – На живот ляг.

– Должен был предусмотреть этот вариант, – разворачивается Ник неловко, со сквозящей в движениях болью, – столько времени с ней провел. Был уверен, что мое чутье на её мерзкие затеи хорошо работает. Но нет, я все равно налажал. Спохватился слишком поздно.

– Ты пришел, – произношу, осторожно спуская с его плеч рубашку, – она этого не ожидала. Я жива. Осталось, чтобы и ты жив остался.

Произношу и выпрямляюсь, чтобы окинуть взглядом его спину. Сглатываю. Получается неожиданно громко.

– Говорил же, лучше не смотреть, – тихо ворчит Ник.

– Ничего, ничего, все нормально, – беззастенчиво вру отчаянно дрожащим голосом.

Четыре рваные длинные раны. Глубокие. Боже, из чего у этой психованной был скальпель? И с какой же силой и ненавистью она его полосовала? Истинно звериная жестокость была.

– Г-где у тебя аптечка?

Ник невесело вздыхает, и становится понятно, что этого вопроса он ждал и он заранее ему не нравился.

– В спальне, да? – громкость моего голоса убавляется как-то сама по себе. Я видела там дюжину чемоданов, выстроенных вдоль стены. Сама к ним свой, тринадцатый подселила.

– Энджи, да успокойся, тебе не обязательно туда ходить.

– Какой чемодан? – спрашиваю максимально бескомпромиссно. Он реально коньки может успеть отбросить, если я все двенадцать перерывать буду. А уровень организованности у Ольшанского такой, что даже во время переезда все вещи в его чемоданы грузятся по описи. Так что он может ответить. Если захочет, конечно. А если не захочет…

Может, и правда придушу его к чертовой матери. Чтобы не мучился хотя бы.

– Синий чемодан, – инстинкт самосохранения все-таки выдавливает из Ника нужную информацию, – синий чемодан с черной ручкой. С самого верху лежит.

– Хорошо, – встаю и с трудом подавляю приступ озноба. Организм буквально требует забраться обратно под плед, и лучше – с головой там накрыться. Не ходить никуда. Тем более – туда!

Вот только воздух в комнате все гуще пропитывается запахом крови.

Волю эмоциям я потом дам.