Частичка тебя. Мое счастье

В спальню возвращаюсь, как на минное поле ступаю. Оцениваю отрешенным взглядом степень погрома – клинерам придется постараться, чтобы отмыть с этого ковра пятна крови.

Окна смотрят на меня холодными черными безднами. От них будто веет жутью. Иррационально, я не удерживаюсь и подхожу к одному из них, закрываю. Нет сил оставлять их за спиной, открытыми.

Почти уверена, что мне будет казаться, что оконные рамы как-то сами ко мне ползут, чтобы и меня сожрать.

Ко второму окну – тому самому – подхожу уже негнущимися ногами. Оконная створка кажется какой-то ужасно тяжелой. И все же перед тем, как её захлопнуть, я не удерживаюсь – высовываю голову в окно, смотрю вниз. Голова кружится.

Не знаю, чего я ждала.

Даже если бы Юля и смогла за что-нибудь зацепиться, вряд ли бы она продержалась столько времени над пустотой. Хотя, может, если бы ей удалось забраться на тот карниз – она по нему и дойти до чьего-нибудь балкона бы смогла…

И все же она не зацепилась, не забралась, не дошла.

И с высоты одиннадцатого этажа её неподвижное тело на припорошенной мелким снегом мерзлой траве видно отчетливо. Рядом никого нет. Даже дворник еще не проснулся и не нашел её…

Сглатываю и все-таки закрываю и это окно. Аптечка. Мне нужна аптечка!

Вот на этом нужно сосредоточиться.

К чемоданам бросаюсь молнией. Не особенно приглядываясь хватаюсь за самый первый синий чемодан, что попадается мне под руку. Дергаю за молнию.

Понимаю, что ошиблась, когда вместо того, что похоже на аптечку, вытаскиваю из чемодана погремушку. Зеленую такую. И она ябеднически бряцает, когда я поднимаю её повыше, зависнув от удивления.

В моей голове и так-то сумбур, но погремушка как-то вообще всех вверх тормашками все ставит.

Что за хрень?

Он что, приданое для ребенка с Юлей готовил и решил не выбрасывать?

Встряхиваю головой.

Энджи, ты только ревновать его не начинай.

Сейчас это будет совершенно не к месту. И так по-идиотски будет с твоей стороны этим заниматься!

Бросаю взгляд на чемодан, чертыхаюсь.

Он же сказал мне – черная ручка. А у этого чемодана она серая.

Я торопливо пихаю погремушку обратно, только на секунду задерживаю пальцы внутри чемодана, чтобы убедиться – под пальцами тонкая ткань, которую только для детской одежды и используют. Много тут того приданого. Полшкафа забить можно, если распаковать.

Бросаюсь ко второму чемодану, добираюсь наконец до аптечки. На обратном пути прихватываю с собой погремушку. И джинсы из своего чемодана. Ноги ужасно мерзнут, да и в больницу в пижамных шортах ехать не охота.

Возвращаюсь к Нику. Он будто дремлет, прикрыв глаза. А на ковер, на котором он лежит, медленно натекает впечатляющая лужа.

Бог ты мой, да где там скорая-то вообще?

– Не спать, не спать, – щиплю его за плечо. В уме зреет мысль, что можно попробовать потыкать пальцем в одну из ран – сильная боль может сработать чем-то вроде дефибриллятора, но… Нет, пожалуй, я не настолько садистка. Да и Ник неохотно разлепляет глаза.

– Я не сплю, – проговаривает он слабо.

Надо с ним говорить. Пока говорит – не отключается. Пока не отключается – его организм сознательно борется за жизнь. Ну, по крайней мере, что-то такое я слышала!

– Расскажешь, что это вообще такое? – спрашиваю, опуская погремушку перед его носом. – Я не в тот чемодан сначала сунулась.

По идее, для этого разговора – не время и не место. Но не о Юле же говорить. У меня от любой мысли о ней, лежащей сейчас под окном, голова гудит.

– Ну, а что это, по-твоему? – тихо спрашивает Ник, вместо того, чтобы ответить нормально. Бесит. Так бы и треснула, если бы не боялась, что это будет последний удар в его жизни.

– Скажем честно, у нас ведь есть… варианты, – озвучиваю уклончиво.

Я не хочу сейчас говорить про Юлю. Я не хочу говорить и про то, что он на ней жениться собирался и как глубоко переживал её выкидыш, до того, как мы поняли, что это все – искусная актерская игра и ничего больше.

Ну вот, опять.

От этих мыслей комок к горлу подкатывает, а я ведь их даже не озвучила!

– Когда я узнал, что ты беременна – много бродил по детским магазинам, – вижу, как белеют пальцы на костяшках Ольшанского, когда я прижимаю тампон из бинта к краю раны, – представлял, что делаю это вместе с тобой. Это было вроде навязчивой мысли. Самой любимой из старых моих фантазий. Иногда… Фантазия выходила из-под контроля, и я делал покупки.

– Ничего себе она у тебя “вышла из-под контроля”. Чемодан распашонок и погремушек, – бинт уходит просто с космической скоростью, и с ней же – пропитывается кровью насквозь. Черт. Где же гребаная скорая?

– Честно говоря, два, – Ник улыбается как-то слабо, но ужасно одухотворенно, – в зеленом тоже… всякое.

– Господи, – припоминаю единственный зеленый чемодан – он был почти в два раза больше синего, – ты с ума там сходил, что ли?

– Сходил, – Ольшанский болезненно морщится, и это, кажется, не от боли физической, а от воспоминаний, – я понимаю сам, что это выглядит как мания. Она и есть.

– Нет уж, – встряхиваю головой, – не надо сейчас про мании. Потому что… Не надо.