Частная кара

Работали мы на побережье Охотского моря. Вели геологическую съемку. Весь отряд — два человека. И дом, и пища, и уют, и постель — все на себе. Ни лошадей, ни оленей у нас не было. День за днем отрабатываем маршруты, выходя к подбазе. А подбаза — подвешенный на дереве мешок с продуктами в обусловленном квадрате. Мешки эти по нашему пути на вертолете развозили. Иногда приходишь в квадрат — пупок к позвоночнику пристал, — два дня как сухарные крошки и те кончились. И вот ищешь этот самый мешок. От дерева к дереву, да по следам, где вертолет сел, где выгрузились, куда пошли... Но я не об этом.

Идем маршрутом и вдруг замечаем, что кто-то вроде бы выслеживает нас, идет, таясь, за нами следом. Очень это ощущение в безлюдье неприятное. Понимаешь, что нет никого, не может быть, а Он или Оно идет следом. То позади вроде бы без причины песок зашуршит или камушек сдвинется, а то словно бы уже и дышит в затылок. И тут главное не замечать, выкинуть из головы. Таежники чувство это определяют просто: блазнится.

Однако в этот раз все совсем по-другому было. То я уловил, обернувшись резко, что кто-то вмельк схоронился за скалу, то мой товарищ увидел — в тайге мелькнуло что-то, а ночью слышим: ходит поодаль от палатки, потайно так, на цыпочках. Ясно слышим — ходит. Для себя решили твердо — зверь. Кому еще и быть?

Зверь-то зверь. А зачем ему слежка за нами?

Затаборились как-то на ночь в маленькой, заставленной отвесными скалами бухточке. Спустились в нее по крутякам, водопадам. Натаскали из плавуна лесин на нудью. Мы последние ночи без огня не спали. Поставили палатку. Поужинали и только легли, забравшись в спальники, как вдруг — грохот. Срывается со скалы камень и катится по галечнику. В бухточке этой ясное эхо — любой звук увеличивается. Вылезаю я из палатки и начинаю наблюдать вокруг. Все тихо. Стоит лунная ночь. Море замерло. Луны еще не видно, она за тайгою, там, наверху, за скалами, но всю эту скальную закраинку просвечивает насквозь. Озноб. Залез в палатку и только нырнул в спальник, как снова грохот. Что такое?! Вылезли вместе. Сидим за палаткой, молчим, выглядываем скалы. Тихо, ни веточка не хрустнет, ни птица не вскрикнет, бубнит только свое водопад. Мягко ударила рыба в море, круги разошлись — вязкие, ленивые. Залезли в палатку. Тишина. Уже задремывать стали, как снова грохот, и куда пуще, чем прежний. Я говорю товарищу: «Ты лежи в палатке, я вылезу. А потом вроде бы вернусь в нее, а сам на воле останусь, а ты начнешь говорить, будто я уже в палатке». Так и сделали. Я минут с пятнадцать под скалой посидел, потом как бы вернулся, а сам дошел до палатки и ползком за громадный валун, сел там. Товарищ мой громко разговаривает, смеется и даже моему голосу подражает. Я наблюдаю. Затих товарищ. И вдруг вижу, кто-то поднимается над урезом скалы, как раз в том месте, где рушатся камни. Его хорошо луной высвечивает, но кто это — понять не могу. Жарко стало, а внутри холодно, и холод этот растекается, сковывая мускулы, и даже думать мешает. Страшно. Словно бы мыслящий кто-то там против нас что-то коварное затевает. Товарищ мой молчит, он же не видит, что происходит. А тот, что на скале, тайно так пошмыгал, угадал я в его тени голову и плечи, вроде бы даже руки угадал, он что-то ими делал там, за урезом. И от всего этого страх мой вырос. Вижу, поднимает тот над урезом камень и толкает его вниз. Грохот. Эхо. Звенит каждая галечка на россыпи. Я молчу, и товарищ мой молчит. Вижу, башка над урезом поднялась. Туда-сюда ворочается. Я и хочу закричать, а не могу. Товарищ молчит. Голова повыше, потом плечи показались, потом горб. И вот уже ясно различаю, что это медведь вытянулся на урезе и заглядывает вниз: «Дескать, почему молчат, почему не выскакивают!» А потом, не хоронясь, завозился бесшумно и прет громадную глыбу к краю. Обессилелся и даже вроде бы крякнул. Тут я и оттаял.

— Что же ты, пакостник, — кричу, — делаешь! Бандит, бандит!.. — И всякие еще более резкие выражения. Да камнями в него.

Как сдунуло. Ночь проспали спокойно. А наутро он нас не преследовал. Обиделся...

3

— Ладно, ты послушай, как было. Жил у нас мужик. Колей звали, по прозвищу — Трумэн. Так он в берлоги вместо собаки лазил. Сам видел, заберется и еще поет там. И нас кличет: «Лезьте, ребятки». А в берлоге-то медведище, а он его теребит, а тот его не трогает.

А это еще один рассказ.

4

Рассказы о медведях! Сколько их? Несть числа. Вот уже выше двенадцати лет я собираю эти рассказы, порой наивные, смешные, страшные, трагические, мудрые и пустенькие (на первый взгляд), согретые человеческим теплом и состраданием, скупые, как факты, и расцвеченные неуемной фантазией, глубокомысленные наблюдения человека, мудро вглядывающегося в живое, и подлинные шедевры народного неугасимого творчества, даже в наш рациональный век создающего что-то свое, далекое от скупых формул и точных определений, анализов. Рассказы о медведях! Что это такое?