Частная кара

Думаю, что уместно рассказать тут случай, бывший со мной. Работал я в геологической партии на Тугурском полуострове, на самом его оголовке. Места там до сих пор безлюдные и глухие. Мари, болота, мокрые елани, а по возвышенностям, по сопкам и хребтикам дремучая тайга. А зарослей кедрового стланика, бадаранов по-местному, не перечесть. Бадара — бывшая гарь. Гари заметает стланик так, что и руки не просунешь. Нередко выползали мы из них, в кровь изодранные, а об одежде и говорить не приходится. Одно спасение: если через бадары найдешь медвежью тропу. А она — как туннель. И вот, забыв про миллионы лет эволюции, встаешь на четыре конечности и шествуешь так не один километр — на четвереньках. Не буду спорить, но уверен, что предки мои никогда не были четвероногими, поскольку их опыт все-таки давал бы о себе знать: ходить на четвереньках — сплошное мучение. Написал и вдруг подумал: а дети наши? Как они проворно бегают на четвереньках. Тут что-то не то.

В тот раз шли мы медвежьей тропою в районе бухты Энгельдя. Пока вела нас тропка точно по направлению, нам нужному. Шли по пересечению — и вдруг... Словно бы опахнуло лицо чужим дыханием, горькой, перетертой травою и чем-то еще далеким... Так вот бывало, когда в ночном подходила к спящему под старой одеждой лошадь, нюхала лицо и вдруг тяжело и покойно вздыхала. «Дыши, черт», — обыкновенно, спросони, грубо кричали мы... И вот это пришло тут, на четвероногом ходу. Поднял голову, да так и осел, оторвав руки от земли и приподнимаясь. Спутник мой наскочил на меня, шел он сзади, что-то стал выговаривать, а потом замолк сразу. И не услышал я за собой спутника.

Медведь, не крупный, но весь какой-то собранный из громадных мускулистых шаров, с белым воротничком под короткой — треугольником — мордой, так же, как я, осев, глядел на меня недоумевающе и медленно, растерянно открывал пасть. По-моему, мы рявкнули одновременно, потому что челюсти мои так же медленно раскрывались, как и его, и захлопнулись тоже разом. Но не только рявк у нас был дуэтом. Дуэтом мы перекинули свои тела назад и стремительно бросились в разные стороны. Пока я, не зацепившись рюкзаком, осознал, что бегу напрасно. Позади никого нет...

— Юра, ты жив? — совсем рядом кричал мой спутник.

— Жив...

Нет, не от смелости, не от какой-либо бравады или презрения к опасности мы, посовещавшись, снова пошли этой тропою. Тот, кто знает, сколь труден и изматывающ путь по бывшим гарям, заросшим стлаником, поймет и поддержит нас в решении.

Не скоро дошли мы до места встречи. Оказалось, что, улепетывая от медведя, мы одолели расстояние, которое по времени одолеть под силу только спринтерам по бегу на четырех конечностях. Жаль, что нет таких соревнований. Мировой рекорд был поставлен. Место встречи было отмечено громадной медвежьей пирамидой из плохо переваренных трав, полных ягод клюквы и нескольких, почти перегоревших косточек бурундука. Дальше весь путь, вплоть до выхода из бадаранов, медведь отмечал отчаянным поносом. Идти нам было значительно труднее.

9

И еще о Гуляеве.

Они шли тропою. Обыкновенной медвежьей (таежники часто пользуются медвежьими тропами), круто поднимающейся в горы. Что произошло за их спинами — неизвестно. Только медведь пер по тропе вверх с такой скоростью, что и людей не заметил. На курьерской скорости смахнул с тропы рабочего, а Гуляева не успел, а просто как бы надел на себя. «Шел, шел, — рассказывал потом геолог, — и вдруг трясусь, будто меня кто на небо поднимает. Руками вцепился. Господи, шерсть!.. А он подо мной как взвоет. Тут не до верховой езды. Выбило меня «из седла» напрочь... Метров пять летел. А рабочий мой в себя пришел. И ну хохотать... И меня прорвало... До икоты хохотали».

10

Расскажу о бывшем боксере. Он тоже сошелся с медведем. Был безоружен, но по привычке встал в боксерскую стойку.

— Медведь понял да как апперкотом даст мне. Я и в нокауте. Пришел в себя: крови нет, а дыхнуть не могу. По корпусу провел... По всем правилам.

11

Падал я в ручей Гольцовый. Стланик там густющий. Падаю себе, помаленьку продираюсь, и вот площадочка-задерновка, а дальше и еще голячок задернованный. Я стланик-то руками развел, а передо мной медвежья задница. Он бурундука копает, аж стонет. Я ходом, ходом назад, а метрах в тридцати за мной рабочий шел. Я ему махаю рукой: «Назад, назад...» А он — глотка здоровая: «Ты че, Юра, махаешься?»

Медведь, как голос услышал, вскинулся и на меня. Вышел, на задние лапы и плывет.

Я все какие слова страшные и подлые знал — в него выпалил, а сам нож выхватил. Теперь он от меня — и под скалы. И, как собака, оттуда отлаялся да снова на меня с рыком.

— А... падло!.. — ору, аж глаза от крика вылезают. И ничего этого не помню, все забыл. Так страшно!

Сколько он на меня бросался, не помню, все забыл. Однако рабочий, молодец, не бросил, подбежал. И тоже орать стал нецензурно. А медведь снова под скалу забился и не выходит. Говорю рабочему: «Лупи молотком в котелок! Лупи!» Он и дал концерт ударных инструментов. Медведь как завоет и ну по склону, по осыпи от нас уходить и ревет на ходу.