Частная кара

«Крепко залег», — решил про себя. И теперь уже в попятную пошел, сторожась и прислушиваясь. А потом рванул наметом, быстрее медведя летел, собачонку обогнал. На базу не заметил, как и прилетел. Рухнул у палаток и никак не отдышится. Зарекся один в маршруты ходить. А у собачонки от страху отнялись задние лапы. Вот по этому случаю и имела история свое продолжение.

Перебазировались они на другую стоянку. Завьючили лошадей. А сами с рабочим пошли маршрутом. Вышли на высотку, с нее хорошо видать на все четыре стороны. Их бывший табор как на ладони. Видят: конюх собаку в седло сажает. Пристроит ее меж тюков, а она — плюх и на землю. Посадит, а она упадет. Он опять посадит, а она опять упадет. Какая же собака в седле сидеть будет, хоть и обезноженная. Тоже философ конюх. Падала, падала эта дрянная обачонка, а лошади были в «гусь» связаны. Первая возьми да и пойди, а за ней вторая, а третьей и деваться некуда. Конюх собаку поднимать бросил да лошадям: тпру. А они шагу надбавили — не слушаются. Он за ними, они от него. И тут собачонок, увидя, что остается один, вдруг вскакивает на все четыре, поднимает хвост и с лаем за конями. Они в галоп, и он за ними гонит и заливается, аж на высоту доносится лай этот.

— Пел наш маршрут, — сказал Алеша. — Надо на тропу спускаться.

Спустились, бегут по ней. Слышат, впереди лай. И вдруг, как отрезало, тишина, и даже топота копыт не слышно. Однако видят: летит задними поперед передних, с ушами заложенными и поджатым хвостом их собака, глаза из орбит вылазят. Пулей прошла мимо них, а следом — конюх.

— Медведи, медведи там! — отдышался, а сам все оглядывается. — Медведица с двумя медвежатами.

Покалякали, посоветовались меж собой. Выходит, что надо идти лошадей спасать. Пошли. Вот оно и место. Тут под прямым углом лошади с тропы ушли в тайгу.

— Тут на полянке и были медведи, — говорит конюх.

Зашарились кругом. А из травы вдруг медвежонок поднимается.

— Вот он! — бросились к тому месту — нет топтыжки. Искали, искали — обыскались.

— Я пойду лошадей глядеть, — говорит Алеша.

— И я, — говорит конюх,

— А я покараулю, — говорит рабочий.

Не отошли и ста метров, как грянул выстрел.

— Медвежонок-то на дереве сидел! — кричит рабочий. — Я его стрельнул. Он упал.

Опять искали, и опять — нет, как в воду канул.

— Он со страху упал, — говорит Алеша. — В баню-то, осилясь, едва попали из ружья этого. А тут медвежонок.

Как-то это напоминание пыл охотничий поубрало с рабочего. Пошли тайгою. На елках то кусок спальника висит, то пустой мешок, то кед одиноко болтается на суку, а все вокруг, как зазимком, опорошено мукою. Порастрясла их скарб тайга. Лошадей нашли скоро. Ходят они в самой чаще по кругу, и седелки под брюхами. А собачонок прямым ходом по тропе в село утек. Уже осенью, возвращаясь, встретились на улице, так он от них как от медведей стреканул, только и видели его.

— Это наш заглавный медвежатник, — шутили мужики. — Он поперед всех других собак зверя в тайге слышит. Как нет этого собака на улице-то, знай, сидит он у Монихиных под крыльцом. А значит, и зверь где-то рядом бродит. Очень хороший собак...

15

Поехали мужики зверовать на заимку. С лета там не были. Подъезжают — что-то неладно на заимке. Зарод сена, который сметали летом, разобран, и от него к зимовью потруска идет. Кто-то изрядно потрудился, перетаскивая сено, даже вход в избушку завалил. Спешились. Коней и собак на привязи оставили, а сами потайно к зимовейке пошли. Вскрадку глянули в окошко. Так оно и есть — занято зимовье. Лег в нем на зиму михаил -батюшко. Хорошую себе постель устелил и дверь, чтобы не поддувало, сеном завалил. Заложили мужики дверь, окошки, разобрали потолок у трубы. Медведь спит, не шелохнется даже. Тихо спит, как святой. Так и не проснулся — сонного его и добыли.

16

Еще в шестидесятых годах ходили по нашим рекам колесные пароходы. Может быть, они и сейчас где-нибудь сохранились. Скотинка эта была выносливая. Плюхает себе плицами по воде, дымит, но тянет помалу против течения. Частенько плавал я на них по нашим среднерусским, уральским и сибирским рекам. Займешь где-нибудь местечко на сухопарне подле пароходного голоса, рядом с трубою. В любые ночи на реке зябко, а там уютно, тепло, и плывет над тобою бесконечно долго звездное небо, и слышишь, как поворачивается земной шар, а у берегов плещется рыба, вспугнутая навальной волною. Пароходики эти шныряли и по Енисею, и по Ангаре, и по малым рекам ходили, казалось — не будет им сносу. В туманы, что ложатся на реку перед утром или с вечера, бросали якоря и покрикивали предупреждающе, каждый на свой манер, каждый своим голосом.