Частная кара

Появление Гусейкина для него было полной неожиданностью. И, еще не взвесив происшедшее, не найдя ему объяснения, Князев шагнул к парням и как можно развязнее сказал:

— Вам третьего не надо?

Виктор оглянулся, увидел Князева и в одно мгновенье побледнел так, что его рыжие конопушки на лице стали аспидно-черными. А Коля Мясников, вовсе ничего не понимая, глядел то на мертвецки бледного Гусейкина, то на улыбающегося незнакомого человека.

— Я из города Ланска, — сказал Князев Коле. — Следователь городской прокуратуры.

И парень точно так же, как за минуту до того Гусейкин, побледнел и выпустил из рук веревочку санок. Санки покатились вниз, натыкаясь на что-то и разворачиваясь. А Коля Мясников растерянно следил за ними, и губы его начинали дрожать.

— Вот никогда не думал, что у вас заговор, — сказал Князев, уже не улыбаясь, а сожалея о таком открытии.

— Нет! Нет! — сказал Виктор и покраснел, только кончики ушей и височки остались мутно-серого цвета. — Я его не знаю...

— Конечно, — сказал Князев. — А я тебя за честного человека держал. Эх ты!

— Михаил Иваныч, я... — выкрикнул Виктор и осекся, перехватило у него дыхание.

— Ну что же, Николай Григорьевич, — Князев обратился к Коле, — приглашай нас к себе домой. Поразговариваем.

— Нет, нет... Не домой, — испугался, съежился плечиками Коля. Сказал беспомощно: — Там бабушка... — И сразу же нашел вариант: — В милицию пойдемте...

— Так уж сразу и в милицию.

— Михаил Иваныч, я объясню... Я решил... это ведь... Он так... — пытался собраться с мыслями Виктор, но это не удавалось, и он дрожал. Била его какая-то нервная дрожь которая странным образом перекидывалась на Колю, и даже сам Князев ощущал ее.

— Эх, ребята, ребята! — сказал вдруг он. — Ничего я не понимаю. Что вы за чуваки такие? — Не замечая, что пользуется терминологией сына, продолжал с досадой: — Умеете подлости творить, умейте хоть достойно себя вести, когда попались. Что вы зубами-то застучали? Что я вас, съем что ли? Будьте мужиками, черт вас возьми! — Рассердился и прикрикнул: — А ну, пошли за мной!

И они пошли, одинаково жалкие, одинаково убитые страхом, хотя один из них и был на добрый десяток лет старше другого.

«Этот-то чего? — думал о Гусейкине Князев. — Здоровенный детина, токарь высшей квалификации! А туда же — ребенок! С чего все они в детстве-то засиделись?!»

23. — Вы знаете, Клавдия Петровна у нее еще до экзаменов заметила. Биолог все-таки, — рассказывала директор школы Татьяна Сигизмундовна Князеву, заметно волнуись. — Мы ее вызвали ко мне, в директорскую, и допросили с пристрастием.

— Как? — спросил Князев.

Татьяна Сигизмундовна, вероятно не предполагая истинного значения слова, с удивительной для ее лет наивностью повторила:

— Допросили с пристрастием. Но, понимаете, не созналась. Мало того, истерику пыталась закатить — едва удержали...

Князев на мгновение представил себе уставших педагогов во главе с директрисой, которые с пристрастием допрашивают Киру, беременна она или нет, а потом удерживают ее силой, плачущую, мятущуюся, оскорбленную, ошарашенную свалившейся на нее тайной, и ему стало не по себе.

— Тут нашей вины нет, — говорила Татьяна Сигизмундовна. — Вы посмотрите, какие идут фильмы, какие моды утверждаются! А музыка! Это же оголтелый открытый секс! Какие они танцуют танцы! Прав наш старейший педагог Клементий Васильевич, что нынче танцы — это трение двух полов о третий... У нас нет сил бороться со всем этим! Мы едва успеваем выполнить учебные программы. А с нас еще требуют процент успеваемости. Ни двойку нельзя поставить в четверти, ни оставить на второй год!..

— Да, да, — сказал сочувственно Князев, презирая себя за это. И все-таки, дабы не обидеть директора, соглашаясь с ней.

Что это за странное свойство характеров, что за поветренная болезнь — пасовать перед демагогией, соглашаться с ней внешне, слепо и глухо протестуя только в глубине себя...

— Да, да, — говорил Князев, слушая Татьяну Сигизмундовну.

24. — А зачем же этот чувак в Рудный поперся? — спрашивал с интересом сын. — Этот подкидыш его, что ли?

— Он, понимаешь, еще до Нового года заметил, что по Первомайской все время какой-то парень ходит, к домам приглядывается. Мясников ходил. Выбирал подъезд, где бы ребенку поудобнее было.

— Вот козел! — сказал сын.

— Однажды столкнулись они друг с другом. Разговорились. Виктор — мужик добрый, сразу видно. Ну, Коля и решил — не пропадет младенец, если его к дверям квартиры Гусейкиных положить. А до этого разболтался про Рудный, рассказывал про то, где учится. Ну, Виктор и поехал спросить: «Можно ли усыновить ребенка?»

— Во чувило! — возмутился сын. — А откуда он узнал, что это Мясников подложил?

— Догадался. Так бывает, — сказал Князев, вдруг ощутив, что все, о чем рассказывает он сыну, не очень волнует того, не «хватает за душу». Вот когда великий джазист впадает в раж и повисает на люстре, когда зрители, очумев от ритмов, начинают стрелять в оркестрантов, — вот это да! Вот это хватает! А тут — подкинули ребенка. Не в Нью-Йорке же, где он наверняка погибнет, а у нас... Государство воспитает...