Частная кара

— Расписки.

— Конечно... Вы знаете, у нее удивительно развито чувство порядочности. Было время, когда ей приходилось брать у меня деньги, так, понимаете, она и мне писала расписочку... Такой пунктик у человека — чистюля...

— Вы знаете, — вдруг сказал не к разговору молчун и тихоня старший преподаватель Огородников, —вы знаете. Я прочитал, товарищи, статью Стахова, подготовленную в «Исторический вестник».

Все с удивлением глянули на говорившего, он покраснел и заволновался:

— Это очень глубоко! Умно! Смело!..

— И камень заговорил, — сострил кто-то.

— Попомните мое слово, — потея, спешил высказаться Огородников, глядя на Голядкина, — Стахов глубоко занырнул и, попомните мое слово, вынырнет в Москве.

— Вот, чтобы он там не вынырнул, — опять пошутил кто-то, — его у нас и утопили...

Голядкин громко рассмеялся, но на остальных шутка произвела обратное действие. Все заспешили по своим делам.

Агей Михайлович положил перед секретаршей Ирочкой плитку шоколада.

— Вот эти четыре странички, Ирочка, как можно быстрее отстукайте, солнышко...

Ирочка заглянула на титульный лист работы.

— «В Министерство высшего образования...» — прочла она. — Ага, ясно, Агей Михайлович, отстукаю...

В коридоре Голядкин остановил Огородникова.

— Елисей Елисеевич, — взял его под руку, повел тихонечко рядом. — Каждый ученый должен быть, а историк тем более, высокопорядочным человеком. Согласен с вами, статья Стахова написана с блеском и даже, как вы выразились, умно! Но! Первое — Стахов утверждает, что он нашел потомков Кущина! Это ложь. У Кущина, как известно, детей не было...

— Но была сестра... — попробовал возразить Огородников.

— Да-да! И у сестры — двое сыновей. Один из которых умер, не достигнув брачного возраста. Другой имел сына, который умер, тоже не достигнув совершеннолетия... Откуда же тогда все эти семейные реликвии, которые откопал Стахов, и тэ дэ.. И второе. Свыше полувека назад все наследие, оставленное в следственном деле Кущина, я подверг тщательному изучению, я провел массу экспертиз, в том числе и медицинскую... Увы! Кущин не вытерпел испытания одиночеством! Он сошел с ума! Он был ненормальный. Если мне не изменяет память, то и вы, Елисей Елисеевич, были с этим согласны не в таком уж дальнем времени. Жизнь человеческая коротка...

— И все-таки статью надо печатать, — едва выдавил из себя Огородников.

— Согласен! Согласен с вами...

— Вы «за»?

— Я по этическим соображениям не участвовал в обсуждении статьи на редсовете. И еще, Елисей Елисеевич, не кажется ли вам, что Стахов нечистоплотен в своей личной жизни? Не кажется ли вам, что его женитьба была продиктована не совсем... Да!.. Да!.. Да!.. Но я не захотел потворствовать такому движению в такую святую, как история, науку... Вот он и сводит со мной счеты.

— Непостижимо, — сказал Огородников.

— Да, забыл вас предупредить, — наедине с Голядкиным говорил Борис Владимирович, — Стахов сообщил мне, что завтра подает заявление об увольнении с кафедры.

— Хочет уйти от суда общественности... Думаю, что столь продолжительный прогул не может быть оправдан заявлением по собственному желанию. Да и в характеристике мы обязаны говорить правду.

— Значит, на кафедру?

— А разве есть другие мнения? — вопросом на вопрос ответил Агей Михайлович. — Потворствовать разгильдяйству не в моих правилах. Кстати, руководствуясь этическими соображениями, я не буду участвовать в заседании кафедры. Чтобы не было давления... Но свое мнение высказываю вам определенно: с кафедры вон!

— Понятно, — Борис Владимирович вздохнул в вышел.

Голядкин набрал номер телефона.

— Ты еще дома?

— Сейчас ухожу, — ответила дочь.

— Могу сообщить новость: твой историк собирается удрать в кусты. Может, он и в суд не придет?

— Как это понимать? — спросила Антонина волнуясь, ей было не до шуток.

— Он подает заявление об уходе с работы.

Вошла Ирочка, извинилась, кокетливо склоняя головку, положила перед Агем Михайловичем готовую работу. Он поблагодарил поклоном, приложил руку к сердцу и, прикрыв микрофон ладонью, шепнул:

— Спасибо! Я загляну к вам, Ирочка!

Она кивнула.

— Вот у меня готовы заявления, — сказал Голядкин, перекладывая странички. — Даю ход... В три адреса...

— Ира, объявите всем — в среду кафедра, — сказал Борис Владимирович секретарше. — Вот повестка дня. В разном — расшифруйте: персональное дело МНС Стахова Н. А.

— Хорошо, — Ирочка пошла к двери.

— Вы знаете, — сказал Борис Владимирович ей вслед, — в этом деле есть нечто... — Он замялся. — Стахов был обязан позвонить мне и дать ход заявлению, оставленному у вас... — Завкафедрой покраснел, отвел глаза, разглядывая что-то очень внимательно за окном. Сказал раздраженно: — И хочу заметить, в ваши обязанности не входит хранение заявлений на отпуск сотрудников кафедры.

— Борис Владимирович, — улыбнулась Ирочка, — вы тут ни при чем. Я просто забыла об этом заявлении и не давала его вам на подпись... Просто забыла. Ведь это не моя обязанность, правда?

Она смотрела на заведующего кафедрой честными и чистыми глазами, хорошенькая девочка, мечтающая на следующий год стать студенткой.