Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. Часть вторая

По бабушкиной линии было довольно обеспеченное семейство, сперва у деда был большой магазин, потом, после погрома, путешествия в неизвестном направлении в наши края или не совсем в наши края и возвращения, у него была какая-то лавочка. После революции он, естественно, попал в категорию лишенцев. Бабушка, которая отучилась в местной гимназии с преподаванием немецкого и французского, была лишена возможности получить высшее образование как лишенка. Но евреи же не могут сидеть тихо. Она уехала в Ленинград, это был уже Ленинград, получив липовую бумажку о пролетарском происхождении. И поступила учиться в Судостроительный институт, где отучилась год. И тут появился кто-то из ее родных мест. Папа почему-то предполагает, что она боялась, что он на нее настучит, но по ее рассказу дело было не в этом. Дело было в том, что он сообщил ей, что повесился человек, который выдал поддельную справку. И, вероятно, повесился не просто так, а почувствовал, что ему дышат в затылок и дело плохо. Поэтому она, убоявшись последствий, быстренько из института ушла, работала всю жизнь бухгалтером, подрабатывая при этом всем, чем только можно, поскольку после войны она осталась одна. На самом деле, и на протяжении всей войны она уже была одна с моим отцом. Дедушка погиб в первые месяцы, в декабре 1941-го на Волховском фронте. Она всю войну не знала, что он погиб, не получала пенсию, жили они с отцом в эвакуации в Свердловске. Там она тоже кем только не подрабатывала, пока не устроилась в детский сад-интернат, чтобы быть поближе к отцу. Папа был всегда центром мироздания.

Это все история моего отца: бабушка по отцовской линии и ее родители. Говоря о маме, я имела в виду его маму. Я, сказать по правде, еще не полностью въехала во все это. Особенно теперь, по прочтении папиной автобиографии, у меня возникли еще дополнительные осложнения. Потому что много лет представляешь себе какую-то картину, но тут вторгаются дополнительные подробности и картина начинает рассыпаться на элементы пазла. Вообще, память удивительная штука, например я была уверена, что, попав на родную Пушкинскую улицу, на которой я прожила с трех до шести лет и с которой связано несчетное количество воспоминаний, тут же найду свой дом. Ан нет. То есть мне казалось, что я его нашла. Я не помнила номеров. А к тому же современный город Питер бока всем повытер в изрядной степени, там появились перегороженные и охраняемые проходы, все не так, как оно было. Ленинград же был сквозной, навылет. И при этом все напоминает, и все кажется, что оно – оно, но в то же время нет уверенности. То же самое произошло и с моими поисками бабушкиного дома на улице Марата. Отец был удачливее, он ездил в 2011 году и даже сфотографировал их дом. Но он-то помнил номер, в отличие от меня. Во всяком случае, повезло, что дом тогда еще не снесли. Количество снесенного и уничтоженного немыслимо. Сегодня, узнав о смерти Алексея Германа, я стала вспоминать, как мы с Некодом смотрели «Ивана Лапшина» впервые, попыталась вспомнить, в каком кинотеатре мы его смотрели. Помнила, что на Обводном канале, потому что после мы были под таким впечатлением, в таком странном выброшенном из реальности состоянии, что протопали, а на самом деле – пролетели (ветер в ушах свистел, только на подступах к дому уже ноги стоптали) – весь этот путь от Литейного по Обводному до улицы Гагарина, где мы тогда жили. Мы были в совершеннейшем ауте, это одно из самых сильных воспоминаний кинематографических в моей жизни, хотя было и еще несколько. Я у отца сейчас нашла «кино было и остается для меня важнейшим искусством». Вот и для меня так. И я нашла этот кинотеатр, кинотеатр «Север», на старой городской карте, а потом поискала в интернете и тут же выяснилось, что его больше нет, по крайней мере в этом мире его больше нет. Помните у Галчинского: «Тут бы и кончить дни, в кинозалах случайных. Это – царство печальных. В них так просто забыться. Как прекрасны они». «Север» нас опередил, окончил свои дни сам в своем собственном кинозале.

ГОРАЛИК. А про папиного папу?