Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. Часть вторая

Наконец, родители получили свою комнату, 9 квадратных метров в коммуналке на Пушкинской улице. Мне три года. И три года мы там прожили. Воспоминаний множество, я помню не только нашу комнату, но и почти всех соседей и их – такие разные – жилища, и, конечно же, кухню, где много всякого происходило и где я впервые узнала о том, что я еврейка.

ГОРАЛИК. Были ясли, садик?

ЗИНГЕР. Садик был, яслей не было, мама со мной сидела. Детский сад был, я его очень живо помню, коридоры, залы, запахи, дети, игрушки. А воспитательниц не помню вовсе. Они были представительницами безликой власти. Садик находился на улице Восстания, прежней Знаменской, прежде Павловский институт благородных девиц, там же была и школа, только вход с другой стороны. Я туда от силы года два ходила в детский сад, до школы дело так и не дошло, родители получили квартиру на Гражданском проспекте, так что уже все было совсем по-другому. А вот отец мой пару лет ходил в эту школу, отчего-то их мужскую школу несколько раз переводили с места на место.

Вообще, лучше всего я помню пространство, и это довольно странно, потому что я не слишком хорошо разбираюсь в архитектуре. Изобразительным искусством я как-то всегда интересовалась и немало читала о нем, но архитектура долго казалась мне скучной. При этом в моей жизни и, особенно, в моих воспоминаниях она занимает колоссальное место. И лучшие сны мои связаны с архитектурой, причем часто с фантастической архитектурой или с какими-то городскими местами, которые я якобы хорошо знаю, а на самом деле нет, это такая сонная география, знакомые только по снам улицы.

Единственным исключением в архитектурной скуке была архитектура Древнего Египта. Родителям подарили два альбома с черно-белыми фотографиями – Карнак и Луксор. И вот эта архитектура казалась мне завораживающе страшной. Тогда же у меня появились первые египетские сказки. И они производили такое же, пугающе притягательное, впечатление, тут даже цветные картинки не спасали. Эти города мертвых настолько глубоко во мне сидят, словно я прожила неподалеку от них какую-то прежнюю жизнь, и меня совсем не изумило, когда в первом же сне, который увидел обо мне Некод, я появилась в виде египетского мальчика, живущего тайком в одной из гробниц.

ГОРАЛИК. Я хотела спросить про садик и социализацию. Это было каково? Вам оно нравилось – не нравилось, хотелось – не хотелось?

ЗИНГЕР. Нет, мне оно особо не нравилось и совсем не хотелось, но почему-то до вас никому не приходило в голову меня об этом спрашивать. Вопроса не было, пойти или не пойти, поплакать и не поведут. Нет, естественно, что поведут. Может быть, я в какой-то момент и плакала, этого я не помню, просто была такая будничная обязанность ходить в детский сад.

ГОРАЛИК. Как был устроен этот ребенок?

ЗИНГЕР. Он был странно устроен. Вот я, например, ни с кем до какого-то момента не дружила, а когда подружилась, то подружилась с девочкой, с которой меня после сознательно раздруживали, причем и воспитательница, и родители. Я до сих пор помню, как ее звали. Это была девочка, которая считалась врушкой. Она рассказывала невероятные истории, которые я обожала. Я помню, как только мы с ней сошлись и начали все это обсуждать, как начались проблемы. И дальше… я не могу вспомнить, как это произошло, видимо, нас все время как-то разделяли, то есть ее поставят сюда, меня посадят сюда, не в ту пару, не за тот стол, спать положат в разных углах дортуара… Мы же были совсем как марионетки, нами было сравнительно легко управлять. И все на том и кончилось.

Мне всегда были интересны люди, способные сочинять из любви к искусству. Сама я очень поздно начала врать, но зато уж тогда пустилась во все тяжкие и врала бестрепетно. Но в моем случае это было вранье по необходимости, вранье взрослым, которые по моим тогдашним представлением вообще были врагами и находились вне закона, и оно кончилось так же резко, как началось, с окончанием школы и уходом из дома. Но я, конечно, не о таком вранье. Помню, как однажды ко мне привели в гости сына отцовского коллеги и как мама заранее осторожно предупреждала меня, что у мальчика «богатая фантазия». Он называл себя «царем обезьян» и рассказывал в невероятных подробностях о жизни своего царства. Жаль, что я не запомнила никаких деталей.

А в детском саду была очень хорошая девочка, с которой все хотели, чтобы я дружила. Наверное, мы даже были чем-то похожи, серьезные, с двумя длинными косами. И мы пассивно, безо всякого энтузиазма… ходили парой…

ГОРАЛИК. Считались подружками.