Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. Часть вторая

ЗИНГЕР. Да, но мы не были подружками, нам было скучно друг с другом. Потом я влюблялась, я все время влюблялась. И непременно ощущала такой зазор между объектом и чувством. Было ясно, что эти мальчики не соответствуют никаким моим представлениям, но что поделать, нужно было хоть чем-то оживить эту скучищу. Параллельно с мальчиками я влюблялась в киноактеров, вернее, в их роли. Меня тогда впервые повели смотреть «Сказку о царе Салтане». Я была влюблена, конечно же, в царевича Гвидона, а после этого были «Три толстяка». Гениальный фильм, я до сих пор его люблю. И там был Баталов – Тибул. Я помню, как мы играли в садовника, причем знали эту игру очень плохо, потому что дальше, чем «Ой, что с тобой? Влюблена. В кого?», дело, как правило, не шло. Все сложное старинное продолжение игры отсутствовало. Это вообще, конечно, потрясающе, как дети переносят всякие архаические ритуалы и формулы. Они же носители древней культуры. Вот все эти «чур-чура», «я в домике» и прочая архаика, ее только дети сохраняют. Причем постепенно, конечно, что-то отмирает и теряется. Вот игра в садовника почти сошла на нет, но мы все же играли в нее. И я каждый раз решала, кого загадать – Гвидона или Тибула, а хотелось загадать обоих.

Я очень люблю вспоминать все эти стишки и песенки. «Жили-были дед да баба, ели кашу с молоком, рассердился дед на бабу, трах по пузу кулаком. А из пуза два арбуза полетели в Дом Союза, а в Союзе говорят, чтоб вернулись в детский сад».

У Некода есть свой репертуар, отчасти унаследованный от его отца, еще более старый, гимназических времен. Интересно, как что-то сохраняется, а что-то исчезает. И что меняется с изменениями географии, тоже очень любопытно.

ГОРАЛИК. Вы рассказываете о том, что вокруг вас, – но мне бы хотелось вернуть вас к себе. Например, что вы делали, когда вас оставляли в покое?

ЗИНГЕР. А, расскажу. Я не умела играть в куклы. У меня, естественно, были куклы, мебель, посуда кукольная, не так разнообразно, как у современного ребенка, но тем не менее. И я довольно рано научилась читать. Не сама. Мой отец научился сам в четыре года, а меня научили в четыре года. Учили и папа, и мама. И с папой это чаще всего оканчивалось слезами, он тяжело воспринимал тупость собственного ребенка, а у мамы были «педагогические способности» и все происходило вполне мирно. И научившись, я уже не расставалась с книжками. Я устраивала своим куклам жизнь, укладывала их спать и уходила «на работу»: находила себе книжку и устраивалась читать. Куклы были заброшены и забыты. Так что я рано приклеилась к печатному слову и дальше жизнь уж так и продолжалась. Впрочем, у меня случались кратковременные увлечения некоторыми игрушками. Например, калейдоскопами, которым отчего-то всегда очень быстро приходил конец (хотелось ведь разобрать его на части, а собрать снова почему-то не удавалось), или пистолетом с пистонами.

ГОРАЛИК. В школу хотелось? Ожидание было?

ЗИНГЕР. Да, было. Я думаю, что я всегда хотела вырасти. Меня потрясают и восхищают дети, которые понимают, что не стоит к этому стремиться. Мудр был Шалтай-Болтай, когда говорил Алисе, что семь с половиной – никуда не годный возраст. «Если бы ты спросила совета у меня, я сказал бы: „Остановись на семи!“ Но теперь уже слишком поздно».

Но я хотела вырасти. Я думаю, я просто очень хотела освободиться от гнета.

ГОРАЛИК. Чего ждалось? Как представлялось себе и как оказалось на самом деле? Вы помните что-нибудь про сборы в школу?

ЗИНГЕР. Да, конечно. Я помню, как мне шили форму на подмосковной даче, где мы жили из года в год, дед снимал эту дачу много лет. На этой даче еще мама с братьями и сестрой в школьные годы отдыхали. Своей дачи у них не было. И вот соседка-портниха шьет мне форму. Помню, как я ее примеряю, как я исполнена важности момента. В первые годы я очень любила ходить в школу. У нас была чудесная учительница, которую я до сих пор с любовью вспоминаю, Вера Георгиевна. Очень светлый человек. Я видела учительниц параллельных классов и позже – учительниц своего младшего брата, но с нашей Верой Георгиевной их даже сравнивать было немыслимо.

ГОРАЛИК. Чем?

ЗИНГЕР. Внутренний свет – этим все определяется. Она была очень деликатной, очень тактичной, очень мягкой, тонкой, лишенной того бюрократического налета, который прилипает так часто даже к хорошим учителям, не было в ней ни грана казенщины. К сожалению, судьба ее была не весела. Она жила с матерью и, кажется, с младшей сестрой, очень их поддерживала, а потом заболела туберкулезом. Это уже была совсем из другой эпохи болезнь, не то что дедовская. И ее вылечили. Насколько я помню, ее вылечили, но она должна была в какой-то момент уйти из школы, что для такого педагога от бога должно было быть очень тяжело. Но уже с четвертого класса у меня начались сложности со школой.

ГОРАЛИК. Давайте не пропустим то, что было в первые три класса, хорошо? Интересовала ли вас школа как таковая? Уроки, вот это все – оно как воспринималось?