Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. Часть вторая

Как раз к тому времени надо было задумываться о будущей профессии. А у Василия Климентьевича и дочка, и зять тоже были архитекторами. Зять к тому же подрабатывал репетиторством к вступительным экзаменам в МАРХИ по рисунку. Там два экзамена: рисунок гипсовой головы и рисунок композиции из гипсовых фигур. И так получилось, что из ребят, которые ходили со мной в эту студию, двое совершенно точно знали: «поступаем в МАРХИ». Мне это понравилось, вот и все, и я начал готовиться. Ходил к этому преподавателю, который голова и композиция, ходил на подготовительные курсы в МАРХИ.

На этих курсах рисовал первую в своей жизни обнаженную натуру. Чуть с ума не сошел от волнения. Мне 14 лет, и сейчас напротив меня! будет сидеть! голая баба! и я на нее буду пялиться! два часа! А оказалось, что достаточно пары минут, чтобы голая баба превратилась в объект рисования, на который смотришь чисто профессиональным взглядом – как линия должна пойти, как тень падает. Поразительное открытие.

ГОРАЛИК. А были какие-то представления о том, каким окажется будущее?

ЗВЯГИНЦЕВ. Я на самом деле интересовался архитектурой. Все эти поездки по стране, новые города… Ну и общение с этим кругом людей, старших и ровесников, сформировало убеждение, что там можно получить действительно хорошее образование.

ГОРАЛИК. А представить себе, что тексты станут профессией?

ЗВЯГИНЦЕВ. Тексты были не то чтобы на втором плане… Я писал стихи, ходил в литературную студию, даже отправлял подборки в какие-то журналы. Получал отзывы – обидные, причем не потому, что старший щелкает младшего по носу или много общих слов, а из-за абсолютно равнодушного тона, который никто даже не старался маскировать. И думалось, что планировать нечто, связанное с этим, совершенно немыслимо. Это что-то для души или просто хобби, для очень узкого круга. А архитектура – вот она происходит вокруг.

ГОРАЛИК. Вокруг старшей школы обычно плотно толпятся события.

ЗВЯГИНЦЕВ. Действительно, по сравнению с младшей школой это было очень компактное время, в котором многое происходило: и стихи, и архитектура, и друзья, и влюбленности. Очень компактный, очень живой мир.

ГОРАЛИК. Хочется про что-нибудь оттуда подробнее рассказать? Ну, не знаю, выпускные экзамены?

ЗВЯГИНЦЕВ. Я сейчас сообразил, что не вспоминал о них ровно 30 лет. Это о чем-то говорит? Вот я общался с одноклассниками, с некоторыми из которых все эти 30 лет не виделся, и мы что угодно вспоминали (кто кому подсунул кнопку, в каком классе, на каком уроке), а вот выпускные экзамены…

ГОРАЛИК. То есть это было настолько, видно, не настоящее…

ЗВЯГИНЦЕВ. Абсолютно. Что-то такое, что надо просто выбросить из жизни.

ГОРАЛИК. Тогда давайте про поступление в институт. Нервничали?

ЗВЯГИНЦЕВ. Довольно сильно. Тогда был так называемый эксперимент, когда человек, который имел в аттестате средний балл выше, по-моему, 4, 75, при сдаче профилирующих экзаменов на «хорошо» и «отлично» автоматом поступал в институт. У меня был такой аттестат, а профилирующими были два экзамена, два рисунка. Мы сдавали вместе с приятелем, с которым вместе ходили на студию. Для экзамена по рисунку гипсовой головы у нас были особенные шпаргалки – маленькая бумажка, где нарисованы все семь возможных голов в профиль (как декабристы), а досталась нам голова Антиноя. Потом экзамен по композиции. Приятель получил 4 и 5 и поступил, а я – 4 и 4. И пришлось сдавать все остальное: математику, физику, сочинение, черчение. Это было жутко. Но как-то сдал.

ГОРАЛИК. Институт оказался похожим на то, чего вы от него ждали?

ЗВЯГИНЦЕВ. Да. Опять же я заранее знал про него очень многое. Да и компания, которую там встретил, была наполовину моя, поскольку я два года ходил на подготовительные курсы, после которых половина мальчиков и девочек вместе со мной поступила в институт. И это погружение в архитектуру… Первые два года в МАРХИ – это факультет общей подготовки, одна программа для всех, независимо от будущей специализации. Хорошо помню одно из первых заданий – нам раздали чертежи (так называемые «синьки») разных московских памятников парковой архитектуры, которые нужно было изучить на месте, сделать наброски, потом вычертить, отмыть тушью (интересно, существует еще такая техника?). Мне досталась беседка «Миловида» в Царицыно (просто медом намазано это место, всю жизнь туда возвращаюсь. А за 30 лет до меня там бывал мой отец. Дядя, который помог ему поступить в училище, жил в поселке у станции.). И вот с веселой компанией однокурсников, которым достались эта и другие беседки, едем на электричке в Царицыно. Сижу на склоне холма, смотрю на беседку снизу вверх, рисую. Рядом сидит Боря Кисельников. Рисует, что-то бурчит под нос, потом вдруг внятно произносит: «Вянет лист, проходит лето, иней серебрится…» Что обычно отвечают в таких случаях? Правильно, «юнкер Шмидт из пистолета хочет застрелиться…». Этот Боря после третьего курса ушел из института и стал звонарем в монастыре, в Коломне.

ГОРАЛИК. Был какой-то момент, начало возникать понимание того, чем именно в архитектуре вы хотели бы заниматься?