Читаем Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. Часть вторая полностью

Грустно. Еще и потому, что люди сами возводят забор и даже надстраивают со временем. Круг единомышленников – это, конечно, неплохо. Но когда я в последние годы приходил в Билингву (а нет ее уже) на какой-то вечер, я более или менее точно знал, кто будет сидеть в зале. Если я по старой памяти загляну в Чеховку, я тоже буду это знать наперед. Поэтому фестивали как раз интересны тем, что ты можешь поменять картинку, узнать для себя что-то новое.

Про 2007-й. Я начал много ездить – просто как турист, по работе. Первый раз побывал в Лондоне, Барселоне. Это был для меня богатый на фестивали год – Калининград, Питер, Нижний, Норильск. И дальше – все больше поездок, выступлений, городов, стран. Вологда, Киев, Харьков, Львов, Вашингтон, далее везде. В Киеве вместе с Файзовым, Цветковым, Давыдовым и Афанасьевой организовали поэтическое движение Белок. В Нижнем появился один из моих любимых фестивалей – Речет, на который стараюсь ездить каждый год. Потом была поездка в Италию по стипендии Фонда Бродского. Тут вот что вспоминается. Михаил Айзенберг в 1990-е вел в журнале «Итоги» свою колонку. И был там рассказ, как автор чуть ли не первый раз в жизни оказался за границей. Конец 1980-х, дело было в Греции. Они прилетели очень поздно в аэропорт, их в темноте привезли в отель; сильно усталые, они завалились спать. А утром он выходит в туалет, там картинки на стенах висят, и на одной из них – Акрополь. А потом автор замечает, что картинка движется… История заканчивалась фразой: «Так я впервые увидел Акрополь. На сороковом году жизни, из окна сортира». Я ему очень часто вспоминаю эту фразу: «Миша, я стал путешественником в том числе потому, что это прочитал…»


ГОРАЛИК. Ваши собственные тексты меняются от того, есть коммуникация или нет?


ЗВЯГИНЦЕВ. Я думаю, меняется отношение – может быть, даже не к стихам, а просто к жизни, к себе. Но отношение к поэзии как частному делу так со мной и осталось. Помните, в Калининграде вы спросили меня по поводу поколенческих стихов? Я тогда написал цикл «Метро», попытавшись передать эмоциональный фон знаковых для меня мест на карте Москвы. Интересно, что я буду думать об этом лет через десять.


ГОРАЛИК. В каких условиях текст пишется, а в каких нет (если это не очень сложный – а вернее, не слишком приватный вопрос)? Вы не пишете каждый день по три стиха.


ЗВЯГИНЦЕВ. Нет, совсем не сложный. Действительно, трех стихов в день у меня не бывает, на бегу тоже ничего хорошего не получается. Все-таки необходимо некое спокойствие, уединение. В последние годы много времени проводим на даче у нашего давнего друга Вадима Фролова, в Перхушково. Замечательное место, практически второй дом; там нашествия огромных компаний друзей совершенно естественно сменяются отрезками дорогого одиночества. Практически всю книжку «Улица Тассо» я написал там.


ГОРАЛИК. У вас есть какое-то ощущение того, как соотносятся «пространство людей, которые пишут тексты» и «я»? Важно ли это соотношение, местоположение этого «я» относительно «пространства людей, которые…»? Есть ли ощущение себя частью какого-то большего процесса? И – если есть – как меняется этот процесс?


ЗВЯГИНЦЕВ. Да, это не про две морковки рассказать… Я люблю общаться с себе подобными, но все равно – «живи один». Опять же, что ты сам ждешь от этого общения. Ведь все прекрасно понимают, что если множество умных, талантливых, образованных и так далее собираются толпой, определяющим словом и будет «толпа». И всегда есть опасный соблазн вести себя соответственно, как человек толпы, в системе координат «свой – чужой».

Вот совсем недавно закрылась Билингва. Многих площадок, которые формировали литературную ситуацию последние 10 лет (а если брать «Проект ОГИ», то и все 15), больше нет. С другой стороны – сценарии для этого пространства тоже остались в прошлом. Значит, будет появляться, происходить что-то новое. Оно, собственно, давно уже происходит, живет своей жизнью.


ГОРАЛИК. В чем главное изменение?


ЗВЯГИНЦЕВ. Изменилась аудитория. В рекламе есть такой термин «360 градусов», когда кампания раскладывается по разным направлениям, всем возможным каналам коммуникации. Именно это сейчас и происходит в поэзии, даже если брать в расчет одну Москву. Хотя географические границы сейчас абсолютно условные.


ГОРАЛИК. Редко говорят: мне важно, кто будет меня слушать, и мне важно, чтобы меня слушали другие люди. Расскажите, если можно, как это у вас устроено?


Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза