Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. Часть вторая

КРУГЛОВ. Последние 10 лет – это 10 лет службы и 10 лет стихов, которые когда-то прекратились. И 10 лет такого преодоления шизофрении: «Как это в вас, батюшка, совмещается поэт и священник?» Как в песне Высоцкого: «Да это же просто другой человек! А я – тот же самый…» А не знаю, как совмещается. Знаю, что человек создан – цельным. И несводим ни к какой функции – поэта, священника, гражданина… Бог любит нас, а не наши функции. И говорит с самой глубиной личности человека.

ГОРАЛИК. Есть какие-то перемены, которые вот сейчас должны начать происходить?

КРУГЛОВ. Да, мы перебираемся из Минусинска в Москву. В жизни наступил такой период – в принципе это должно было произойти давно: все то, что диктовало мое душевное устроение, совесть, сердце, надо было реализовать. Вернуть Богу талант – помните притчу евангельскую? – умноженным… Надеюсь, здесь, в Москве, у меня это получится. Многое способствует этим переменам: и круг близких мне людей – здесь, и работа на радио, веду передачу «Движение слов» о современной поэзии, ищу новое место службы (в Москву попасть почти нереально, проще на Марс слетать, но…), встречи, литературный фриланс…

Тяжело, конечно, совершать глобальные перемены, не юноша уже – но раз Бог дал шанс, надо его использовать. Так что – вперед!

2013

Дмитрий Веденяпин

Веденяпин Дмитрий Юрьевич (р. 1959, Москва) – поэт, переводчик. Окончил Институт иностранных языков. Был рабочим в геологических и археологических экспедициях, тренером по самбо, жонглером, преподавателем английского языка, читал лекции о русской литературе. Лауреат премии «Московский счет» (2010), стипендиат Фонда памяти Иосифа Бродского.

ГОРАЛИК. Дорогой Дима, давайте мы попробуем начать с рассказа о вашей семье до вас.

ВЕДЕНЯПИН. Боюсь, что в нашем с вами разговоре мне не избежать «пластинок», как Ахматова это называла, тем более что известно мне не слишком много. Заранее хочу извиниться за эти пластиночные повторы (иногда буквальные) перед теми, кто читал мою книжку «Между шкафом и небом» и мое эссе «Уроки английского».

Итак, я знаю, что и мама и папа родились в Москве в 1934 году. Мой самый любимый человек: бабушка, мамина мама, родилась в Балте, маленьком городке недалеко от Одессы. Чем занимался ее отец, мой прадед, мне неведомо, а вот бабушкин дед, как и полагается во всех уважающих себя еврейских семьях, был раввином. Бабушкиных рассказов о ее детстве я не помню, не исключено, кстати, что она ничего и не рассказывала при мне, но из более поздних маминых рассказов выходит, что и к моему прапрадеду и к его жене мадам Ронис в городе относились с почтением и даже любовью.

С бабушкиным дедом-раввином связана одна вполне замечательная история. Однажды на улице он увидел удаляющуюся женщину. В посадке ее головы и общем очерке фигуры было что-то такое, что он, не помня себя, как зачарованный двинулся за ней. Женщина свернула в переулок, дед – за ней. Спустя какое-то время он с удивлением обнаружил, что женщина идет по его улице к его дому. Вот она подошла к калитке, оглянулась – и ребе узнал свою жену.

Надо сказать, что бабушкины предки (в отличие, кстати, от самой бабушки) были глубоко религиозны. А один, согласно семейной легенде, был чем-то вроде самого настоящего цадика. Умирая, он объявил, что если кому-нибудь из его потомков до седьмого колена (кажется, к этому последнему поколению принадлежал бабушкин дед) будет худо, можно прийти на его могилу и попросить о заступничестве. И вот однажды у какой-то женщины из бабушкиного рода заболел муж. Ничего не помогало. И, хотя жили они в нескольких днях пути от места захоронения святого предка, женщина решилась ехать. Соседи пытались ее отговорить: «Куда ты? Это же безумие! Ты не застанешь его в живых!» Но она все-таки поехала. Ну и конечно, мужу стало лучше именно в тот миг, когда она добралась до могилы праведника и попросила его помолиться о выздоровлении. К ее возвращению муж совсем поправился и вышел ей «во сретение».

Похоже, бабушкины родители тоже пользовались уважением. Бабушка ходила в гимназию. Нравы были либеральные: по субботам детям из еврейских семей разрешалось, не помню точно, то ли не ходить в гимназию вовсе, то ли не делать письменных заданий.