Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. Часть вторая

Бабушкин муж, мамин отец, Самуил был на десять лет старше бабушки, ровесник Мандельштама, – 1891 года рождения. У него, по маминым словам, были венгерские корни. Не могу сказать, была ли у него венгерская кровь или он был просто из венгерских евреев, но какая-то связь с Венгрией существовала. Из рассказов старших родственников мне известно, что Самуил был веселый, любил танцевать (и вроде бы неплохо это делал), занимался печатным делом, а потом строил и – до самого ареста (1938) – служил директором Центрального парка культуры и отдыха («с гребешками воздуха, культуры и воды»). А еще я знаю про него «историю с котом».

У бабушки на работе завелся воздыхатель. В обеденный перерыв он приносил ей чай, а после работы провожал до дома. То, что бабушка замужем, его не смущало. Самуил посоветовал жене сказать, что ее муж страшно ревнив, склонен к насилию и вообще псих ненормальный. Не помогло. Правда, зная бабушку, я что-то не очень представляю себе, как она все это произносит. Тогда мой дед, крупный, наголо бритый человек с волевым подбородком, начал действовать. Он взял кота, привязал к нему разноцветные бантики, надел поводок и, подгадав время, когда бабушка с ухажером подходили к подъезду, вышел им навстречу. Это сработало.

В 1957 году бабушке выдали справку, в которой сообщалось, что постановление особого совещания НКВД от 1938 года отменено и Цвик Самуил Копелевич реабилитирован посмертно. А умер он в лагере буквально через несколько месяцев после ареста. Понятно, что бабушка стояла в тюремных очередях, отправляла посылки, которые, судя по нескольким сохранившимся письмам, до адресата не доходили. Арестовали его вроде бы за то, что он посетил собрание, на котором выступал какой-то венгр-коммунист, оказавшийся страшным ревизионистом. Всех, кто был на этом собрании, забрали, в том числе и моего деда.58-я статья… Да, шел 1938 год. Стало быть, маме – четыре года.

ГОРАЛИК. Она тоже, наверное, знает то, что знает, по рассказам бабушки?

ВЕДЕНЯПИН. Да-да. Со мной бабушка, конечно, ни о чем таком не говорила. Но совершенно ясно, что арест и гибель Самуила были ее неизжитым кошмаром. Я помню, как на каком-то дне рождения тети Жени, бабушкиной сестры, бабушка пожелала ей умереть раньше мужа. Это не слишком праздничное пожелание о многом говорит. Собственно, получается, что между арестом Самуила и моим рождением – 21 год. Что такое 21 год? В своем нынешнем возрасте я понимаю, что для бабушки это было, как будто вчера. Да, про арест своего мужа она мне не рассказывала, но своего отношения к советской власти не скрывала. И не то чтобы она считала всех приближенных к власти палачами – нет, она им просто не верила. Если по радио рапортовали о рекордном урожае гречихи, бабушка предлагала запастись парой лишних килограммов гречки – будут перебои – и, как правило, не ошибалась.

Всю жизнь до пенсии она проработала библиотекарем. Отношение к книге было соответствующим. Загибать страницы, класть открытую книгу на стол обложкой вверх считалось недопустимым. Бабушке было 33 года, когда она родила маму. Я помню пожилую женщину, она совсем не была «молодой бабушкой». Седая женщина с удивительными глазами и удивительной, как мне казалось тогда и кажется до сих пор, одухотворенностью. Сохранилась старая фотография: съезд библиотекарей под председательством самой Крупской. На фотографии, может быть, двести или даже триста женщин-библиотекарш, и вот бабушкино лицо совершенно особенное, сияет там среди всех остальных. Впрочем, я, конечно, не объективен.

В Пушкинском музее висит картина Андре Дерена «Субботний день». В детстве я ее боялся, а глядя на нее теперь, вижу нашу комнату на Таганке и бабушку. Не потому что бабушка так уж похожа на суровых дереновских дев – разве что некоторой удлиненностью черт, – а потому что так называемый быт в ее присутствии тоже просветлялся. Бабушка умела так войти в комнату, так улыбнуться, так поставить тарелку на стол, что я чувствовал мерцание чего-то невероятного, обещание чего-то такого, что значительнее всего на свете.