Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. Часть вторая

ВЕДЕНЯПИН. Я занимался до семнадцати лет, то есть пять лет. А потом надо было решать, я буду учиться в институте или я буду заниматься самбо, потому что спорт стремительно профессионализировался. Давид, если ему верить, а я ему верю, рассказывал, что он ходил на тренировки три-четыре раза в неделю и при этом шесть раз подряд выигрывал чемпионат СССР. Сегодня это немыслимо (и во второй половине 1970-х это уже было невозможно). Это стало абсолютно профессиональным делом, у людей не остается времени ни на что больше. И поэтому в 17 лет я, так сказать, «ушел из большого спорта». Нет, конечно, в действительно «большом спорте» я и не был никогда, но все-таки выигрывал первенство «Динамо», первенство Москвы, входил в сборную Москвы, даже однажды стал серебряным призером большого всесоюзного турнира в Ташкенте. А это серьезно, между прочим.

ГОРАЛИК. А вся история с лепкой и рисованием на фоне самбо нивелировалась?

ВЕДЕНЯПИН. Да, нивелировалась. Это ушло.

ГОРАЛИК. А школьная учеба интересовала вас вообще?

ВЕДЕНЯПИН. Нет, совсем не интересовала. То есть мне нравились некоторые предметы: история, литература. Когда я говорю, что мне нравилась история, я хочу сказать, что мне нравились уроки истории, или, вернее, учительница истории, потому что она была интеллигентная и милая. А литература, да, литература определенно меня привлекала. Мне хотелось читать, я много читал. Естественно, в основном прозу. А что касается таких дисциплин, как математика, физика, химия, – это была катастрофа. То есть в математике я хотя бы немного разбирался (а геометрия, помню, мне даже нравилась), а вот физику и химию не знал вообще, это что-то невероятное. Я не снимаю с себя ответственности, но все-таки должен сказать, что и физику, и химию, и биологию нам ужасно неинтересно преподавали. У нас в школе был зубоврачебный кабинет, и там был врач и, знаете, такая женщина, которая ей помогает. И вдруг эта ассистентка зубного врача стала нашей учительницей по физике. Мне кажется, она прочитывала перед началом занятий учебник и нам пересказывала, сама не понимая, что говорит, тем более не понимал этого я, так что я просто кивал и вскоре вообще перестал следить за происходящим. Понятно, что иногда меня, как и всех, вызывали к доске, и поэтому приходилось прочитывать соответствующий параграф и что-то бормотать. За этот свой лепет я получал четверку или даже пятерку, но эти оценки ничему не соответствовали. У меня были нулевые знания, это поразительно. Но знаете, за что я благодарен своей школе? Я благодарен ей за то, что на нас не давили и давали возможность заниматься тем, что тебя интересует. Не нужно было притворяться, изображать энтузиазм. Когда администрация школы поняла, что большинство учеников – собственно, все, кроме нескольких человек, собиравшихся поступать на химфак или физфак и, естественно, занимавшихся отдельно с частными преподавателями, – не способны сдать выпускной школьный экзамен по физике, нам просто предложили выучить по одному билету. И положили билеты в определенном порядке. И действительно каждый выучил по одному билету. Вот за это я благодарен. Но, конечно, мне досадно сейчас, хорошо было бы иметь хоть какое-то представление… Да, а школьные выпускные экзамены мне снились много лет подряд после окончания школы. Знаете, такой кошмар… Снилось, что я должен сдавать какой-то экзамен, к которому я совершенно не готов.

ГОРАЛИК. Вот тут, если можно, поговорить бы про стихи и про чтение в то время. Про стихи и про чтение. В какой-то момент вы сказали «читал много, естественно, прозу». Стихи вас тогда не интересовали?

ВЕДЕНЯПИН. Нет, абсолютно. Я даже не знаю, что думать о людях, которые пишут стихи с пяти лет. Впрочем, это, наверное, всегда особенная какая-то история. А мне было скучно. При том что и мама, и папа, и бабушка читали мне в детстве стихи, хорошие стихи. Я пытался вслушиваться, но эти накатывающие ритмические волны не позволяли попасть внутрь, я просто качался на этих волнах… И довольно быстро становилось скучно. Еще это можно с качелями сравнить. Ну сколько можно качаться на качелях? А с прозой все было иначе. Лет в одиннадцать, ну в двенадцать, может быть, я прочитал «Идиота» и для меня это было невероятным событием. Чуть позже я прочитал «Преступление и наказание». Диалоги Раскольникова с Порфирием Петровичем я выучил наизусть, мне они казались совершенным волшебством. Считается, что Достоевский – посредственный пейзажист. Чушь собачья! Он гениально это делает, просто не так, как было принято в прозе XIX века. Он это делает как поэт. Причем поэт ХХ века. Думаю, что именно Достоевский стал для меня первым приближением к поэзии. Я помню эти заборы из «Идиота», как он их показывает, это именно поэтическое впечатление, конечно. Ведь что хорошая книжка с нами делает, особенно в юности? Она становится линзой, через которую ты смотришь на мир. Несомненно, я увидел многое именно через пейзажи и интерьеры Достоевского. Так же как позже Подмосковье я увидел через стихи Пастернака, надо сказать.