Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. Часть вторая

АХМЕТЬЕВ. Линор, я в прошлый раз про эту линию вам не рассказывал, но я был на учете уже. Я уже был освобожден от армии и так далее. То, что ушел с «почтового ящика», так просто меня бы не отпустили, а я привез им в черном конверте бумагу, в которой было написано, что я псих, тогда меня уже отпустили. И я получил свободу, сошел с советских рельс. Но я не лечился практически, не было необходимости. Но вот в 1979 году они воспользовались этим и взяли меня. Взяли милиционеры и, не говоря куда, повезли просто. Везли-везли и на полдороге уже сказали, что везут в Кащенко. Привезли в Кащенко. Приемное отделение, там врач. Я успел увидеть, что они передают какую-то бумажку, на которой написано: обострение шизофрении. Я говорю: «А это откуда, кто написал?» – «Наверное, ваш врач». Я говорю: «Да я с ним не виделся уже давным-давно, уже шесть месяцев». На самом деле я время от времени с ним встречался, мне бесплатный рецепт давали на транки, я так потихонечку седуксен иногда попивал просто для облегчения жизни. А тут вот. Они говорят: «Ну, значит были сигналы». И вот таким образом. А уже с Юрой мы были кореша, и они навещали меня. И Юра, и друзья другие. Я там недолго пробыл. И меня спасло, что тетенька, которая взялась меня лечить очень усердно вначале, вот она совершенно эсэсовская была, она ушла в отпуск, а зав. отделением, хороший такой дядька-еврей, спас меня тем, что заменил мне уколы, которые я очень плохо переносил, на таблетки, а с таблетками уже легче. Там это целое искусство, как обмануть наблюдающих, которые раздают эти таблетки. Ты, допустим, глотаешь эти таблетки на виду у них, потом отправляешь их за щеку, там некоторое время держишь, потом, когда отворачиваются, выплевываешь и кладешь в карман. Все это можно долго на самом деле рассказывать, но мы здесь вроде… Не знаю. Одним словом, я посидел, потом он меня выпустил, говорит: «Я вам советую, в следующем году будет олимпиада в Москве, загодя уехать». И я так и сделал. Я послушался его и в 1980 году уже в мае упилил из Москвы и пять месяцев, пока эта олимпиада не прошла, я был вне. Первые два месяца я был у Володи Беликова в деревне, напросился к нему в гости. Он был рад. Я так и торчал у него два месяца там. Весна, началось лето, я бегал на Оку купаться, вообще чувствовал себя идеально. Потом через некоторое время там надоело, и я опять огородами-огородами, не заезжая в Москву, а какими-то боковыми ветками добрался до нашей дачи, где детство мое прошло, теткина дача. А потом все-таки на один день я заехал в Москву и видел этих милиционеров в белых формах, как они ходили тогда. И мы с моей женой тогдашней Эммой уже вместе отправились к ней в деревню, где ее дедушка и бабушка. К бабушке, деда уже не было. Это Рязанская область. И там еще какое-то время проторчали. В общем, я читал толстые книги, у Володи слушал радио. А Володя Беликов – это такой был друг, он и сейчас есть, слава Богу, но сейчас он очень болен, а тогда это был такой человек, который искал какую-то альтернативу, вот он по полгода жил в деревне, до этого он успел уже поучиться на философском факультете, в литинституте, отовсюду его прогнали. И он уже был такой закоренелый подпольный писатель. Прозаик, в основном он прозу писал. А потом он на спор написал книжку стихов. Ну, не на спор. Он говорит: «Я посмотрел, что ты пишешь стихи, и решил, чем я хуже, взял и написал книжку стихов». И там были очень приличные вещи: «Как ты попал туда, червяк, в будильник? Который час, ты понимаешь?» Классическое, но это самое лучшее. И вот этот Володя приютил меня у себя в деревне. Он купил когда-то там полдома и проводил там время. А потом я уже к осени вернулся в Москву, устроился там на какую-то работу, и продолжалась жизнь. А тем временем Юру моего Гримма арестовали. Был разгон журнала «Поиски», он был членом редколлегии. И там судили его, естественно, дали срок.

ГОРАЛИК. На вас не замахивались?