Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. Часть вторая

ГОРАЛИК. Мы говорили про то, что за вас заступался Некрасов и они не поняли, кто этот человек, кто с ними разговаривает.

АХМЕТЬЕВ. Да-да, и то, что на следующий день пришли Файнерман и Харитонов меня утешать.

ГОРАЛИК. Какой это был год?

АХМЕТЬЕВ. Это была весна 1981 года, я думаю. Я тогда, может быть, с этой весны, может быть, немного пораньше, допустим, с конца предыдущего года я стал ходить сразу на два ЛИТО, а до этого я ни на какие ЛИТО не ходил. А тут мне Миша предложил составить компанию и мы пошли в ЛИТО в Измайловском парке, и вот там-то и произошло это обсуждение впоследствии, через несколько месяцев.

ГОРАЛИК. А второе?

АХМЕТЬЕВ. А второе ЛИТО было более удачно, а то я потом забросил вскоре, потому что оно мне было стилистически чуждо. А второе, и Миша и Ваня Овчинников мне сказали «а вот Слава Куприянов занимается верлибром и ведет ЛИТО в юношеской библиотеке», вам хорошо известной, которая сейчас потрясающий дизайн себе сделала, а тогда это было тоже достаточно приличное место. И вот с начала 1980-х годов, не знаю, с какого времени там работал Слава Куприянов, и раз в неделю по четвергам мы там собирались. Слава был очень хорош тем, что… Да, во-первых, у меня была прагматическая цель. Эти мои субчики-друзья сказали: Слава собирает «День поэзии», иди к нему, может быть, он тебя напечатает. Я послушался друзей и пошел. Сразу отдал подборку нескольких стихотворений. А Слава, сибиряк из Новосибирска, и он как-то был связан с Овчинниковым и Харитоновым. Они жили с Женей в одном доме в Москве, а до этого вроде были и в Новосибирске знакомы. В общем вот, к Славе. Слава был не богемный человек, он был такого хорошего достаточно строгого рисунка, но он был очень в глубине души либерален, у него можно было говорить… Он сам не очень много говорил. И можно было говорить другим все, что угодно, и можно было любые стихи в принципе. И разные чудаки к нему стекались со всей Москвы. Там один человек пришел (не знаю, как его зовут), принес целую подборку большую моностихов. Я запомнил одно из них: «КОШКА ПРОШЛА». И разные другие люди. И я тоже принес стихи. И действительно, он сразу их взял и вставил в «День поэзии». Он действительно его составлял, ну, он не один его составлял, но он сумел сделать подборку верлибров. Это «День поэзии» 1981 года, и там несколько страниц верлибров этих самых. Его собственных, Бурича и нескольких других авторов. Но, конечно, не было ни Харитонова, ни Некрасова – это все было совершенно непроходимо. Он балансировал как-то. И он как-то спросил: «Ну, кого пригласить на ЛИТО?» Я говорю: «Холина, Сапгира». Он говорит: «Это мне сложно». Это 1981 год.1981-й? Да, Женя Харитонов умер в этом году летом. А перед этим он что-то составлял, или он был посредником… Короче, Миша Файнерман мне говорит: «Вот нужно несколько стихотворений для Жени передать». Я передал, но, видимо, это ничем не закончилось. То есть жизнь была двойная. С одной стороны, как будто бы попытался в официоз попасть, и это была единственная попытка… Нет, не единственная попытка, там еще какие-то были попытки. И она оказалась удачной, но так и осталась единственной моей публикацией до перестройки. А потом уже перестроечный период, но это уже другая эпоха. Там «Молодая поэзия 89» и так далее. А это был 1981 год. И вдруг четыре строчки про близнецов. Слава говорил, что он хотел больше, но больше не удалось. Вот эти стихи: «я встретил двух маленьких близнецов / и хотя они были / совершенно одинаковы / посмотрел на меня / только один». И вот пишет рецензию некий Роберт Винонен: «Не лишено философской глубины стихотворение Ивана Ахметьева». Я иду к этому Винонену и думаю, надо развивать успех, какие-то стихи там несу. Он меня очень сухо принял, а потом я каким-то образом оказался в ЦДЛ. И я чуть ли не первый раз в жизни там, сижу в ЦДЛ, и там ходят кругом эти самые писатели, страшно мне не понравились, я, видимо, им тоже не понравился, в общем, полное отчуждение было от этой ситуации и ничего не вышло. А потом какая-то другая дама написала в каком-то другом журнале, что легковесное стихотворение Ивана Ахметьева, нет там никакой глубины. То есть наоборот было сказано.