Часы. Пальцы чешутся. К чему бы? Вечеринка на хэллоуин

Людей на улице почти не было. Мимо пронеслись мальчишки на велосипедах; прошли две женщины с хозяйственными сумками… Дома были безмолвны, безжизненны и больше напоминала саркофаги с набальзамированными мумиями. Я знал почему. Наступило, или, во всяком случае, приближалось, блаженное время — час дня, — время освященной английскими традициями дневной трапезы. В одном или двух домах в окна видны были целые семейства, собравшиеся за обеденным столом. Остальные окна были либо благоразумно завешены нейлоновыми занавесками, сменившими некогда популярные ноттингемские кружева[94], либо (что более вероятно) обитатели домов совершали трапезу не в столовой, а на «современной» (вернее, «осовремененной») кухне, что больше соответствовало обычаям шестидесятых годов.

«Идеальное время для убийства, — размышлял я. — Интересно, думал ли об этом убийца и учитывал ли данное обстоятельство, когда разрабатывал свой план?»

Наконец я подошел к дому девятнадцать и, подобно прочим не обремененным особым интеллектом особям, тупо на него уставился. Вокруг не было ни души. «Ни тебе соседей, — тихо посетовал я, — ни зевак…»

Внезапно я почувствовал острую боль в плече и понял, что ошибался. Один сосед все-таки был, и, надо полагать, на редкость осведомленный… Если бы он еще умел говорить! На калитке дома двадцать, к которой я в задумчивости прислонился, восседал здоровенный рыжий кот. Я решил потолковать с ним по душам, предварительно отодрав от своего плеча острые когти.

— Жаль, что кошки не умеют говорить, — сказал я, чтобы как-то завязать разговор.

Мой рыжий собеседник широко открыл рот, издав громкое и мелодичное «мяа-у!»

— Вижу, — сказал я, — умеешь. Только на другом языке. Ты сидел тут в тот день? Видел, кто входил в дом? Ты ведь знаешь все, что тут происходило. Полагаю, милый мой котик, ты-то ничего не упустил!

Моя назойливость коту явно не понравилась. Он повернулся ко мне спиной и сердито помахал хвостом.

— Извините, ваше величество! — сказал я.

Кот холодно глянул на меня «через плечо» и принялся энергично умываться.

«Соседи!» — с горечью думал я. С соседями на Уилбрэхем Крэсент было туго. В сущности, мне — да и Дику Хардкаслу тоже — нужна была какая-нибудь милая словоохотливая старая леди, которая любит сплетничать и всюду совать свой нос. У которой уйма свободного времени, и она тратит его, выискивая что-нибудь «пикантное». Увы, такие старушки почти все уже вымерли, а оставшиеся в живых собираются тесным кружком в домах для престарелых, где им обеспечен столь необходимый в их возрасте комфорт, или оккупируют больницы, занимая места тех, кто действительно нуждается в лечении. Хромые, увечные и старые больше не доживают свой век в собственных домах под присмотром преданных слуг или бедных полоумных родственников, которые довольствуются тем, что у них есть стол и крыша над головой. И вот результат — совершенно не на кого опереться в криминальных расследованиях!

Я посмотрел через дорогу. Почему там нет столь необходимых нам соседей? Где он, аккуратный ряд домов, обращенных к улице фасадами? Почему вместо милых уютных домиков там торчит громадная каменная глыба, которая и выглядит-то не по-людски? Огромный человеческий улей, населенный рабочими пчелками, которые возвращаются в свои соты лишь поздно вечером, чтобы, умывшись и подкрасившись, отправиться на встречу с кавалерами. Подавленный бездушием этого огромного улья, я даже почувствовал нечто вроде симпатии к поблекшему викторианскому аристократизму Уилбрэхем Крэсент.

И тут, сорвавшись со стены, на которую я смотрел, в глаза мне внезапно ударил «солнечный зайчик». Несколько озадаченный, я с интересом посмотрел вверх. Да! Вот опять… Я нашел взглядом открытое окно, из которого кто-то выглядывал. Лицо шутника было чем-то слегка прикрыто. Опять сверкнула яркая вспышка света. Я поспешно опустил руку в карман. В моих карманах всегда полно всякой всячины, которая нередко может оказаться полезной. (Вы даже не представляете, что иной раз может понадобиться человеку!) Немного клейкой ленты, несколько невинных с виду инструментов, позволяющих открыть практически любой замок, жестянка с серой пудрой и совершенно не соответствующей истине надписью, аппарат для вдувания этой пудры и еще две-три безделицы, оказавшиеся бы настоящей загадкой для большинства нормальных людей. Среди прочего у меня была миниатюрная подзорная труба — для наблюдения за птицами, разумеется; не очень сильная, но вполне подходящая для данной ситуации. Я вытащил ее и приставил к глазу.

У окна был ребенок. Девочка. Я видел длинную косу, переброшенную через плечо. В руках у нее был маленький театральный бинокль, с помощью которого она разглядывала мою особу с немало польстившим мне интересом. Впрочем, надо признать, выбор у нее был небогатый. В этот момент еще одно событие нарушило безмолвие Уилбрэхем Крэсент.