Часы. Пальцы чешутся. К чему бы? Вечеринка на хэллоуин

— Славная и есть, — сказала Тапенс. — Милая и радушная. Интересно, что ей мерещится и почему?

Неожиданно появилась мисс Паккард.

— До свидания, миссис Бересфорд. Надеюсь, вам подали кофе?

— О да, большое спасибо.

— Очень мило было с вашей стороны тоже приехать, — сказала мисс Паккард и повернулась к Томми: — Уверена, мисс Фэншо получила большое удовольствие от вашего визита. Очень жаль, что она так обошлась с вашей женой.

— Зато, как мне кажется, это доставило ей огромное удовольствие, — заметила Тапенс.

— Да, вы совершенно правы. Она действительно обожает так обращаться с людьми. К сожалению, ей это почти всегда удается.

— Так она ведь упражняется в этом при любой возможности, — улыбнулся Томми.

— Вы оба все так хорошо понимаете, — одобрительно заметила мисс Паккард.

— А та старушка, с которой я беседовала, — спросила Тапенс, — миссис Ланкастер, кажется…

— Да, миссис Ланкастер. Мы все ее очень любим.

— Она… она немного странная?

— Ну, у нее есть причуды, — снисходительно сказала мисс Паккард. — Впрочем, не у нее одной. Но все они совершенно безобидные. Просто… ну такие уж они. В любом случае, то, что им мерещится, касается только их. Мы относимся к этому совершенно спокойно, но и не поощряем. Просто не обращаем внимания. Думаю, это всего лишь воображение. Некая фантазия, знаете ли, в которой им нравится пребывать. Нечто возбуждающее или, наоборот, — грустное и трагическое. Что именно, не имеет значения. Но никакой, слава Богу, мании преследования. Это было бы уж слишком.

— Ну, дело сделано, — со вздохом сказал Томми, садясь в машину. — Теперь о тетушке Аде можно забыть как минимум на полгода.

Но им пришлось вспомнить о тетушке Аде гораздо раньше, потому что три недели спустя она скончалась во сне.

Глава 3 Похороны

— Грустные похороны, правда? — сказала Тапенс.

Они только что вернулись с похорон, проделав утомительное путешествие в поезде, которым им пришлось добираться до крохотной линкольнширской[127] деревеньки, где были похоронены большинство членов семьи и предков тети Ады.

— А бывают другие? — резонно спросил Томми.

— Ну, иногда они проходят довольно весело, — сказала Тапенс. — Вот ирландцы, например, на поминках веселятся — нет, разве? Сначала что-то там голосят и причитают, а потом напиваются и устраивают дебош. Выпьем? — добавила она, бросив взгляд на буфет.

Томми принес то, что считал приличествующим случаю, — «белую даму»[128].

— Вот так-то лучше, — заметила Тапенс. Она сняла черную шляпку, швырнула ее через всю комнату и сбросила черное пальто.

— Ненавижу траур, — заявила она. — От этой одежды так и разит нафталином…

— Тебе вовсе не обязательно носить это платье и дальше. Оно только для похорон, — сказал Томми.

— Да знаю я, знаю. Знаешь что? Поднимусь-ка я, пожалуй, наверх и надену свое любимое, ярко-красное. Будем веселиться. Можешь пока приготовить еще одну «белую даму».

— Вот уж не думал, Тапенс, что похороны настроят тебя на такой веселый лад.

— Я сказала, «грустные похороны», — продолжила Тапенс, появляясь через минуту в блестящем вишневом платье с приколотой к плечу рубиново-бриллиантовой ящерицей, — и действительно, какие это похороны? Вокруг одни старики, а никто не плачет… Даже носом никто не шмыгнул. Цветов тоже мало… Получается, никто особенно не огорчен смертью занудной тетушки Ады… Умерла одинокая старая тетка, и никого это, по правде говоря, не расстроило.

— Просто ты, наверное, вообще легко переносишь похороны. Интересно, как насчет моих?

— Вот тут ты совершенно не прав, — заявила Тапенс. — Я даже думать не хочу о твоих похоронах, поскольку предпочла бы умереть раньше. Но, должна тебе сказать, довелись мне на них присутствовать, это была бы оргия горя. Я бы прихватила с собой уйму носовых платков.

— С черной каймой?

— Ну, до черной каймы я не додумалась, но мысль неплохая. А вообще, похоронные ритуалы всегда настраивают на возвышенный лад.

— Слушай, Тапенс, что-то мне перестают нравиться все эти разговоры о похоронах. Давай побыстрее об этом забудем.

— Согласна. Забудем.

— Бедная старушка умерла, — сказал Томми. — Отошла в мир иной тихо и без страданий. Так что не будем больше об этом. Вот только разберусь с бумагами…

Он прошел к письменному столу и порылся в документах.

— И куда же это я, интересно, положил письмо от мистера Рокбери?

— Какого еще Рокбери? А, того адвоката, что тебе написал?

— Ну да. Об устройстве ее дел. Похоже, я последний оставшийся в живых член семьи.

— Жаль, что она не оставила тебе состояния, — заметила Тапенс.

— Будь у нее состояние, она и его завещала бы этому дурацкому кошачьему приюту, — сказал Томми. — Мне бы все равно ничего не досталось. Впрочем, не больно-то и надо.

— Она так любила кошек?

— Не знаю. Наверное. Хотя ни разу не слышал, чтобы она о них упоминала. По-моему, — задумчиво сказал Томми, — ей просто нравилось говорить своим друзьям и знакомым, когда те ее навещали: «Я вам кое-что оставила в завещании, дорогая», или: «Вам так нравится эта брошка? Ну так я ее вам завещаю». А на самом деле ничего никому не оставила, кроме кошачьего приюта.