В конце января 1995 года, во время моей поездки по западной части Чечни вместе с Дэвидом Филиповым из
«Здесь действует оппозиция. Никто не знает, у кого что на уме. Сегодня, похоже, единственный выбор для чеченцев – это воевать друг с другом или молча стоять в стороне… Эти люди приехали сюда вчера и начали наводить свои порядки. Они нам даже не представились. Мы не знаем, кто они такие и кто их уполномочил, но знаем, что они опасны. Они говорили с главврачом, и теперь он очень испуган».
На следующий день мы беседовали с мирными чеченцами в селе Серноводское, когда рядом с нами возник темно-лиловый БМВ – поразительное зрелище в этом зимнем пейзаже на фоне заснеженных полей и однообразных серых и коричневых зданий с местным населением в неказистой темной рабочей одежде. Из машины вылез еще один агент ДГБ, наподобие ковбоя из Лас-Вегаса, ростом пять футов четыре дюйма, в кожаном пиджаке и заостренных ковбойских ботинках с маленькими серебряными звездами, с толстой золотой цепью на шее и еще одной цепью вокруг запястья, огромным золотым кольцом с серебряной печаткой – стандартная экипировка второсортного российского мафиози, наряду с привычно заткнутым за пояс большим автоматическим пистолетом – ив этом виде он проехал через два российских блокпоста! Он отрывисто поговорил с местными, и они рассеялись: «Потому что у них нет права разговаривать с вами без разрешения чеченского правительства». Он сказал, что его зовут Рустам и что он сражался с афганскими моджахедами, прежде чем поехать в Москву – «работать бандитом», как он гордо выразился. «Я и сейчас бандит, но я бандит за свою страну!» Когда он уехал, наш чеченский водитель разразился гневом: «Этот недоросток, эта шлюха – если он и был в Афганистане, то только чтобы покупать наркотики. Пожалуйста, не думайте, что такие люди – это вся Чечня».
В августе 1994 года я был свидетелем того, как подобные люди блокировали сторонников Руслана Хасбулатова, когда те пытались организовать митинг у селения Старые Атаги. Их чванливые, бычьи и угрожающие глаза были скрыты за блестящими темными очками в золотых оправах – это было само воплощение латиноамериканских политических гангстеров, причем, как я полагал, с той же степенью реального патриотизма и тем же настроем на реальные боевые действия. Но здесь я, конечно же, был неправ. Они были гангстерами, но категорически не были трусами.
На следующий день после описанной беседы с грозненским чиновником в обществе его кота я разговорился на одном из верхних этажей президентского дворца с одной уборщицей, сорокалетней вдовой по имени Тамара, наполовину чеченкой, раньше работавшей техником на заводе, – ее лицо, когда-то довольно привлекательное, теперь было в глубоких морщинах. После смерти мужа она «вернулась» в Чечню, где фактически никогда не жила, из сибирского города Омска и по какой-то причине не была включена в традиционную для чеченцев внутрисемейную систему помощи. В дудаевской Чечне она оказалась в трижды невыгодном положении: бедность не была бы столь затруднительной, имей она большую семью, но у нее этой семьи не было; к тому же в любом случае она была женщиной, а следовательно, общество, к сожалению, с ней не считалось. Если бы это чеченское большинство[48]
действительно имело свой голос, то ситуация для страны могла бы развиваться по-другому и более благоприятно.Ведь, несмотря на то, что многие чеченские женщины всегда поддерживали Дудаева, перед войной я также несколько раз разговаривал с группами женщин на рынке или на улицах и слышал, что они призывали к разумному компромиссу с Россией: «Чтобы наши дети могли жить в мире». Но затем неизменно возникали громадные мужики, вопившие о войне до последнего бойца, и женщины умолкали.