Чего мужчины не знают

Председатель верховного суда стоял в своей ложе. Во всей зале суда царило волнение. Одна лишь фрау Онхаузен стояла совершенно спокойная и, казалось, даже забавлялась происходившим. Она слегка раскачивалась и, несмотря на всю свою полноту и дородность, была весьма привлекательна. Как раз в такой позе она стояла вчера у стойки, когда за ней наблюдал Дросте.

– Совершенно верно. Хочет еще кто-нибудь задать вопрос? – сказал Дросте, обводя всех взглядом. Благодарю вас, этого достаточно, обратился он к свидетельнице.

Фрау Онхаузен сделала легкий намек на поклон, и служитель oтвел ее к месту на скамье свидетелей.

Теперь Дросте повернулся к фрау Рупп. Он никак не мог подавить совсем не подобающее юристу выражение доброты и жалости, появившееся на его лице. Он так ясно представлял себе, что делается внутри у фрау Рупп, что чувствовал боль в собственной груди. Он подверг фрау Рупп самому жестокому испытанию и изо всех сил надеялся теперь на то, что оно заставить ее говорить.

– Кажется, обвиняемая хотела что-то сказать, – спокойно заметил он.

Фрау Рупп все раскачивалась взад и вперед. Ее волосы были совсем мокры от пота, и это придавало ей совсем усталый, загнанный вид. Она открыла рот, силясь заговорить, но не могла произнести ни слова.

Дросте испытывал сильное волнение, охватывавшее его всякий раз, когда обвиняемый бывал доводим им до признания. Это чувство напоминало опьянение, от которого сжималось его горло, и холодная дрожь пробегала по телу.

– Вы ничего не знали об отношениях вашего мужа и свидетельницы? – мягко сказал он.

Фрау Рупп отрицательно покачала головой. Ее губы выпячивались вперед и, когда она наконец заговорила, ее речь была невнятна, как речь немого, пытающегося заговорить.

– Ничего не знала… – сказала она. Ничего не знала, ваше превосходительство. Ничего не знала обо всем, об этом. Живешь, лезешь из кожи ради мужа, а он… Совсем ничего не знала, повторила она и закрыла глаза. – Он сделал это. Он сделал это сам, а я ничего не знала, совсем ничего, ваша честь… Убийца, вот кто он такой, преступник. Если его повесят, так ему и надо… Так ему и надо! – крикнула она, и ее крик был как извержение вулкана, будто вся гора ее страданий раскрылась теперь, извергая из своих недр поток расплавленного металла. Так ему и надо… после всего, что я сделала для него, после всего, что я вынесла ради него… Он бегал за первой приглянувшейся ему бабой… а я ничего не знала… Когда умерла старуха, он пришел ко мне, обнял меня и сказал: «Лисичка, сказал он, – теперь у нас все будет в порядке». Он часто называл меня Лисичкой – он так называл меня раньше… пояснила она и на секунду по ее лицу промелькнула тень почти безумной улыбки.

Жутко было видеть подобное отражение былой нежности, на этих развалинах человеческого лица.

«Теперь все будет в порядке», – сказал он, и я поверила ему, как дура. А потом, когда началось вся эта волынка со страховой и вскрытием, я как-то вернулась домой со стирки, а он стоял в кухне над ведром и его рвало.

«Разве ты сел что-нибудь нехорошее?» – спросила я и сварила ему крепкого черного кофе, а он ответил: «Пройдет». Лицо у него было совсем зеленое. В эту ночь, когда дети уже заснули, он сказал мне: «Выйди на минуточку на двор, мне нужно тебе что-то сказать. И я ответила: «С ума ты сошел. Сейчас? Среди ночи?» И тогда он говорит: «Для меня все кончено, Лисичка» и кладет мне голову на колени и начинает плакать, как ребенок…

Теперь Фрау Рупп открыла глаза, из которых катились тяжелые слезы, скатывавшиеся ей на губы. Она отерла их тыльной стороной руки и продолжала: Он прижался ко мне, как ребенок, и рассказал мне все – как он насыпал отраву матери в суп, и как мать сказала, что у супа пригорелый вкус, а он ответил: «Выпей его как есть, в нем лекарство», и она выпила его. Меня даже не было дома, ваша честь, я была у Геннеке – они переезжали. А старуха умерла ночью. И вот я сидела рядом с ней и послала мужа за доктором, а доктор пришел только под утро, и когда он пришел, он сказал: «Старуха умерла и слава Богу, потому что при раке только хуже, если вы не успели умереть вовремя», – а я тогда пошла обратно к Геннеке. И когда он тогда, ночью, сказал мне об этом, я сама чуть не умерла от страху и сказала ему: «Зачем ты это сделал?» А он начал плакать еще сильнее и ответил: «Я сделал это только для тебя. Только для того, чтобы тебе было легче, и потому, что не мог смотреть больше, как ты мучаешься». И тогда я сказала ему: «Будь спокоен, сказала я, – я не допущу, чтобы с тобой что-нибудь случилось», потому-что, видите-ли я была так благодарна ему за то, что он сделал такую вещь для меня. Как я могла допустить, чтобы он попал на виселицу или в тюрьму, когда он сделал это для меня! И когда, наконец, он заснул рядом со мной, как маленький ребенок, я все думала и думала – что я должна сделать, чтобы с ним ничего не случилось.