Чего мужчины не знают

Он никогда не опаздывал к поезду, но также никогда не приезжал раньше чем за три минуты до отбытия. Теперь у него оказалось достаточно времени даже для того, чтобы отправить две телеграммы, одну управляющему Пирсону в Санта-Барбару, другую камердинеру на Лонг-Айленд.

На платформе собралась обычная толпа, характерная для поезда, шедшего в Шербург, для встречи с уходившим океанским пароходом. Американцы всех оттенков и сортов, японская семья, несколько молодых англичан, по-видимому отправлявшихся в Америку, чтобы принять участие в каком то спортивном событии, ослепительно белокурая кинозвезда, едущая из Парижа в Голливуд и осаждаемая невыспавшимися газетными фотографами. Персонал поезда говорил по-английски.

«Прощай, Париж», – подумал Франк, спокойно прокладывая себе путь сквозь толпу. Показывая контролеру свой билет, он почувствовал, что на него кто-то смотрит, и повернувшись увидел Марион. Марион в темно синем костюме, элегантную умело подкрашенную и такую свежую, точно она по обычаю спокойно спала до полудня. Она глядела мимо него, как мимо чужого. Взглянув на часы, он увидел, что у него есть полторы минуты и быстро подошел к ней. Она стояла около маленького барьера, за который пропускали только пассажиров.

– Хэлло, Марион!

– Хэлло, Жужу!

– Что ты тут делаешь?

– Никакого торжества, мой дорогой. Просто я здесь, вот и все. Как славно снова увидеть тебя. Как неосторожно с твоей стороны разговаривать со мной.

– Почему?

– Разве твоя жена не так же ревнива, как все американки?

Теперь Франк вспомнил том, что Марион была уверена, что он находится в обществе своей жены.

Он сделал маленький жест и сказал тоном, которым иногда говорила сама Mapион:

– О-ла-ла!

Я предпочитаю сделать маленькое признание. Меня охватило страшное любопытство. Я хотела увидеть, инкогнито и издали, даму, которой принадлежит твое сердце, – иронически сказала Марион и обвела глазами уезжающих. Франк не мог удержаться от смеха. Женщины были полны неожиданностей. Нужно было представить себе Марион, вставшую в семь часов утра для того лишь, чтобы взглянуть на Пирл, которой к тому же вовсе не было в Париже.

– Займите ваши места. Займите ваши места… – выкрикивали проводники с характерно французской живостью.

– Прощай, Марион! – крикнул Франк, бегом направляясь к поезду.

– Которая? – крикнула ему вслед Марион.

На бегу ему в голову пришла шальная мысль. Быстро оглянувшись, он осмотрел женщин, которые входили в вагон, и выбрал среди них одну, не блиставшую ни молодостью, ни красотой и к тому же одетую в крайне английском духе. Сняв шляпу, он с почтительной вежливостью помог ей взойти в вагон. Входя за нею, он бросил быстрый взгляд через плечо. Марион стояла, открыв рот от удивления. Он подмигнул ей и засмеялся. Она ответила ему тем же бесцеремонным знаком. Поезд двинулся.

«Как довольна будет Марион, что у меня такая безобразная жена» – подумал он.

Маленький эпизод сильно развеселил его. Немножко позже, когда около десяти часов он отправился в вагон-ресторан, он познакомился там с этой непривлекательной дамой. Она оказалась известной английской поэтессой, направлявшейся в Америку, чтобы прочесть там серию лекций. Она была умна, оказалась занимательной собеседницей, и Франк сказал, что его жена, которая должна встретить его на «Берентарии», с удовольствием познакомится с ней и будет рада ее компании во время пути.

В вагоне ресторане было жарко И немного слишком шумно от восклицаний: «Хэлло, Билл!», «Хэлло, Боб!», «Хэлло, Франк!». Многие из находившихся в поезде были знакомы друг с другом и чувствовали себя, словно вернулись домой. Франк встретил Гьюга Беннета и Дана Уебстера. Они все вместе сели в купе и как следует побеседовали о биржевых делах, за бутылкой настоящего шотландского виски, которую Дан захватил с собой из Англии. К одиннадцати часам Франк Данел был отделен от Эвелины уже не тремя часами времени, а целой вечностью и к тому же жил на другом континенте. Только случайно она еще выплывала у него в памяти в виде бледной и красивой тени, в то время, как Гьюг сыпал шумными и длинными рассказами о своих ночных приключениях в Париже, а мимо поезда скользили луга, усеянные мелкими желтыми цветами.

– Европейские женщины знают о любви больше, чем наши, – сказал Франк, глядя в окно. Это у них прирожденное.

– Просто американки порядочные, вот и все, – ответил Дан, который никак не мог отделаться от некоторых убеждений, напоминавших о Беббите.

– Аминь, – сказал Гьюг и выбросил бутылку в окно.

Они очень быстро осушили ее. Бутылка упала среди цветов.

Франк думал о том, как тактична была Эвелина. «Мы не должны тянуть». Кончено. Ни адреса, ни писем, ни сентиментальной, утомительной лжи. Самые чудесные переживания не выносят повторений.

– Однажды я был в Багдаде, – начал он.

– Замечательный город. В течение пяти лет я стремился вернуться туда. И когда я наконец, исполнил свое желание, что я нашел? Одну из обычных восточных трущоб – пропахшую луком ловушку для туристов. Никогда не следует возвращаться.