Чехия. Инструкция по эксплуатации

Национал-социализм — это соединение выражений, придуманное в Праге. Правда, мы видели его в более красноватых красках, чем в коричневых, но любили его не меньше, чем копиисты свои собственные творения. В конце концов, это же совершенно естественно, что socius — друг и товарищ — имеет собственное natio — семью и народ. Друзья и товарищи из рода! Раз уж братство, так со свояками! А наши немецкие не-свояки уже имели под рукой немецкую версию того же понятия — Nationalsocializmus. Вот только эта версия вызвала скандал в громадном масштабе. Эксклюзивность и массовка в одном флаконе! О Боже! Мы не видели в этом никакого противоречия, а всего лишь послание и знак времени. Происхождение как причина равнения в ряды и хождения строем. Корни, как от латинского слова radix — которые, однако, порождают радикалов.

Вот они и пришли целыми полками, веря в свое массовое священное происхождение, и захотели реализовать собственные фикции.

Обе школы в Б. замечательно дополняли одна другую. Ни в коем случае политический народ, а только лишь этническое племя — вот что было целью Какании. Язык как утрата речи, как причина не вести совместный разговор.

Ухватить хаос жизни в какой-нибудь наррации — это жизненно важное умение. У кого нет своей наррации, у того нет повода к существованию или не существованию. История — это шторы[91], это материя — текстиль как текст. А ведь наррация — это не то же, что и течение жизни. Умные общества знают об этом различии и свободное пространство не перекрывают. Потому что это пространство их свободы. Если кто-то желает ликвидировать ее в пользу идентичности, отождествляет ее с небытием и, в конце концов, свою наррацию утратит.

Потому наши отцы остались сами с историями, которые проходили не так, как их рассказывали. Окончательно выиграла правда тех, других. Ибо то, что происходило, не было тем, что снилось мечтателям.

Так что, дорогой мой чехоразведчик, весьма важно, чтобы ты посетил Брно. Не только потому, что из всех наших городов он наиболее "каканский", но и потому, что он открывается к югу и подчеркивает свой прошлый message: понимание покоя. Это не случайность, что Музиль так часто писал о покое и спокойствии. Моравия была гораздо более умеренной по сравнению с Чехией. Боевые слова из Чехии: отчизна, право и народ здесь звучали чуточку потише. Более индивидуально и демифологизованно. Как некий вид коммуникативной компетенции. Потому именно здесь в 1905 году удалость выторговать единственное "каканское" соглашение[92].

Говорящие и по-чешски, и по-немецки мораване пришли к заключению, что имеются такие корни, которых искоренять нельзя. Зато в то же самое время какой-то немец из Чехии, то есть бемак (от немецкого названия Чехии — Böhmen), проживающий в Эгере — или Хебе — заявил в венском парламенте, что по-чешски не стал бы разговаривать даже с собственной собакой. Наверняка его удивляло то, что даже собственный пес его не понимает. Зато бемак, разговаривавший по-чешски тут же резко отреагировал на это: "Или мы, или вы, но кто-то из нас должен отсюда выматываться!". А потом удивляемся — ведь части из нас и действительно пришлось уйти — что мы до сих пор спрашиваем, действительно ли мы такие, какими хотели бы быть.

А поскольку, в конце концов, мы, чехи, вместе с австрийцами, немцами, словаками и поляками проживаем в пространстве, в котором, как и сто лет назад, вновь можно путешествовать без паспорта, давайте подумаем и про Брно, где когда-то, бескровным образом, пытались создать такой вот регион.

ТРАВМА И ТРИУМФ ЛЕОША ЯНАЧЕКА

Когда-то он выразил опасение, что как чешский композитор не добудет популярности. И действительно, почти что пятнадцать лет в Праге не желали его "Енуфы", и если бы ее успех зависел от тамошних почитателей, то кто знает, узнал бы мир имя Яначека вообще. Зато сейчас на его чешском языке ломают себе язык оперные певцы со всех континентов.

Родом он из моравской деревни. Община Гуквальди с тех пор не сильно изменилась. Сверху на нее глядят гордые развалины. Пржемысл Отакар выстроил здесь замок Рудольфу, чтобы вскоре после того поддаться ему "на Моравском Поле".

Но не одни только строения обладают здесь гордостью. Люди тоже. Они более непосредственные, чем их родичи с берегов Влтавы или Лабы. Мы, чехи — западнославянские венды (венеды) — скорее всего, только лишь ведем себя как деревенщина[93]. Просто, мы более гибкие по сравнению с ляхами[94], как называют себя здешние уроженцы. Только их название вовсе не происходит от немецкого lachen (смеяться) — здешние ляхи не слишком-то склонны к смеху. Если их оскорбить — дерутся.