Чехов без глянца

В Вашем последнем письме (от 18 окт.) Вы трижды обзываете меня бабой и говорите, что я струсил. Зачем такая диффамация? После спектакля я ужи­нал у Романова, честь-честью, потом лег спать, спал крепко и на другой день уехал домой, не издав ни одного жалобного звука. Если бы я струсил, то я бе­гал бы но редакциям, актерам, нервно умолял бы о снисхождении, нервно вносил бы бесполезные поправки и жил бы в Петербурге недели две-три, ходя на свою «Чайку», волнуясь, обливаясь холод­ным потом, жалуясь... Когда Вы были у меня ночью после спектакля, то ведь Вы же сами сказали, что для меня лучше всего уехать; и на другой день ут­ром я получил от Вас письмо, в котором Вы проща­лись со мной. Где же трусость? Я поступил так же разумно и холодно, как человек, который сделал предложение, получил отказ и которому ничего больше не остается, как уехать. Да. самолюбие мое

было уязвлено, но ведь это не с неба свалилось; я ожидал неуспеха и уже был подготовлен к нему, о чем и предупреждал Вас с полною искренностью. Дома у себя я принял касторки, умылся холодной водой — и теперь хоть новую пьесу пиши. Уже не чувствую утомления и раздражения и не боюсь, что ко мне придут Давыдов и Жан говорить о пьесе. С Вашими поправками я согласен — и благодарю looo раз. Только, пожалуйста, не жалейте, что Вы не были на репетиции. Ведь была в сущности толь­ко одна репетиция, на которой ничего нельзя было понять; сквозь отвратительную игру совсем не вид­но было пьесы. <...>

Сестра в восторге от Вас и от Анны Ивановны, и я рад этому несказанно, потому что Вашу семью люб­лю, как свою. Она поспешила из Петербурга домой, вероятно думала, что я повешусь. У нас теплая, гнилая погода, много больных. Вче­ра у одного богатого мужика заткнуло калом киш­ку, и мы ставшш ему громадные клистиры. Ожил.

Окончательный диагноз

Иван Леонтьевич Щеглов:

Злополучное представление, как уже известно, со­стоялось поздней осенью 1896 г.; а уже ранней вес­ной следующего года — следовательно, менее, чем через полгода — Чехов лежал в московской клини­ке с явно обнаруженными признаками чахотки...

Михаил Павлович Чехов:

В марте 1897 года брат Антон опасно заболел. Ни­чего не предчувствуя и не подозревая, он отпра­вился из Мелихова в Москву, где его ожидал Суво­рин. Едва только они сели в «Эрмитаже» за обед, как у Антона Павловича хлынула из легких кровь. Несмотря на принятые обычные меры, истечение крови не прекращалось.

Вот как описывает старик Суворин это несчастье в своем «Дневнике», причем я для ясности буду в его заметку вставлять свои пояснения в скобках: «Третьего дня у Чехова пошла кровь горлом, когда мы сели за обед в „Эрмитаже" Он спросил себе льду, и мы, не начиная обеда, уехали. Сегодня он ушел к себе в „Б. Моск." (овскую гостиницу). Два дня лежал у меня. Он испугался этого припадка и говорил мне, что это очень тяжелое состояние.

13 hit 1950