Чехов без глянца

зеленые, что потерялись среди чужой, неуютной обстановки мрачного театра. Конечно, впоследст­вии забылось это впечатление, все поправилось, но всегда вспоминался этот случай, когда так реши­тельно и необычно для него протестовал Чехов, ко­гда ему было чтото действительно не по душе.

Константин Сергеевич Станиславский:

Исполнение одной из ролей он осудил строго до жестокости. Трудно было предположить ее в чело­веке такой исключительной мягкости. А. П. требо­вал, чтоб роль была отобрана немедленно. Не при­нимал никаких извинений и грозил запретить даль­нейшую постановку пьесы.

Пока шла речь о других ролях, он допускал милую шутку над недостатками исполнения, но стоило за­говорить о неудавшейся роли, как А. Г1. сразу ме­нял тон и тяжелыми ударами бил беспощадно. — Нельзя же, послушайте. У вас же серьезное де­ло, — говорил он. Вот мотив его беспощадности. Этими же словами выяснилось и его отношение к нашему театру. Ни комплиментов, ни подробной критики, ни поощрений он не высказывал.

Антон Павлович Чехов. Из письма A. JI. Вишневско­му. Ялта, з ноября 1899 г.:

Как бы ни было, все прекрасно, и я благодарю небо, что, плывя по житейскому морю, я наконец попал на такой чудесный остров, как Художественный те­атр. Когда у меня будут дети, то я заставлю их вечно молить Бога за вас всех.

Ольга Книппер

Ольга Леонардовна Книппер-Чехова:

Мой путь к сцене был не без препятствий. Я росла в семье, не терпевшей нужды. Отец мой, инженер- технолог, был некоторое время управляющим заво­да в бывшей Вятской губернии, где я и родилась. Родители переехали в Москву, когда мне было два года, и здесь провела я всю свою жизнь. Моя мать была в высшей степени одаренной музыкальной на­турой, она обладала прекрасным голосом и была хорошей пианисткой, но, по настоянию отца, ради семьи, не пошла ни на сцену, ни даже в консервато­рию. После смерти отца и потери сравнительно обеспеченного существования она стала педагогом и профессором пения при школе Филармоническо­го училища, иногда выступала в концертах и трудно мирилась со своей неудачно сложившейся артисти­ческой карьерой.

Я после окончания частной женской гимназии жи­ла. по тогдашним понятиям, «барышней»: занима­лась языками. музыкой, рисованием. Отец мечтал, чтобы я стала художницей. — он даже показывал мои рисунки Вл. Маковскому, с семьей которого мы были знакомы, — или переводчицей; я в ранней 415

юности переводила сказки, повести и увлекалась переводами. В семье меня, единственную дочь, ба­ловали, но держали далеко от жизни... Товарищ старшего брата, студент-медик, говорил мне о выс­ших женских курсах, о свободной жизни (видя ино­гда мое подавленное состояние), и когда заметили, как я жадно слушала эти рассказы, как горели у ме­ня глаза, милого студента тихо удалили на время из нашего дома. А я осталась со своей мечтой о сво­бодной жизни.

Детьми и в ранней юности мы ежегодно устраива­ли спектакли; смастерили сцену у нас в зале, играли и у нас, и у знакомых, участвовали и в благотвори­тельных вечерах. Но когда мне было уже за два­дцать лег и когда мы стали серьезно поговаривать о создании драматического кружка, отец, видя мое увлечение, мягко, но внушительно и категорически прекратил эти мечтания, и я продолжала жить как в тумане, занимаясь то тем, то другим, но не видя цели. Сцена меня манила, но по тогдашним поняти­ям казалось какой-то дикостью сломать семью, ко­торая окружала меня заботами и любовью, уйти, и куда уйти? Очевидно, и своей решимости и веры в себя было мало.

Резко изменившиеся после внезапной смерти отца материальные условия поставили все на свое место. Надо было думать о куске хлеба, надо было зараба­тывать его, так как у нас ничего не осталось, кроме нанятой в большом особняке квартиры, пяти чело­век прислуги и долгов. Переменили квартиру, отпу­стили прислугу и начали работать с невероятной энергией, как окрыленные. Мы поселились «комму­ной» с братьями матери (один был врач, другой — военный) и работали дружно и энерг ично. Мать да­вала уроки пения, я — уроки музыки, младший брат, студент, был репетитором, старший уже служил ин­женером на Кавказе.