Чехов без глянца

ных истинно художественных произведений. Вы совершите великий нравственный грех, если не оправдаете таких ожиданий. Для этого вот что нуж­но: уважение к таланту, который дается гак редко. Бросьте срочную работу. Я не знаю Ваших средств, если у Вас их мало, голодайте лучше, как мы в свое время голодали, поберегите Ваши впечатления для труда обдуманного, отделанного, писанного не в один присест, но писанного в счастливые часы внутреннего настроения. Один такой труд будет во сто раз выше оценен сотни прекрасных рассказов, разбросанных в разное время по газетам. Вы сразу возьмете приз и станете на видную точку в глазах чутких людей и затем всей читающей публики. В основу Ваших рассказов часто взят мотив не­сколько порнографического оттенка, к чему это? Правдивость, реализм не только не исключают изя­щества, но выигрывают от последнего. Вы настоль­ко сильно владеете формой и чувством пластики, что нет особой надобности говорить, например, о грязных ногах с вывороченными ногтями и о пуп­ке дьячка. Детали эти ровно ничего не прибавляют к художественной красоте описания, а только пор­тят впечатление в глазах читателя со вкусом. Про­стите мне великодушно такие замечания, я решил­ся их высказать потому только, что истинно верю в Ваш талант и желаю ему ото всей души полного развития и полного выражения. На днях, — говори­ли мне, — выходит книга с Вашими рассказами, если она будет под псевдонимом Че-хон-nw, - убеди­тельно прошу Вас телеграфировать издателю, что­бы он поставил на ней настоящее Ваше имя. По­сле последних рассказов в «Нов<ом> врем<ени>» и успеха «Егеря» оно будет иметь больше успеха. Мне приятно было бы иметь удостоверение, что Вы не сердитесь на мои замечания, но принимаете их как следует к сердцу, точно так же, как я пишу Вам неав- 2 29

торитетно, — по простоте старого сердца. Жму Вам дружески руку и желаю Вам всего лучшего!

Антон Павлович Чехов.Письмо Д. В. Григоровичу. Москва, 28 марта 1886 г.:

Ваше письмо, мой добрый, горячо любимый благо- веститель, поразило меня, как молния. Я едва не за­плакал, разволновался и теперь чувствую, что оно оставило глубокий след в моей душе. Как Вы прилас­кали мою молодость, так пусть Бог успокоит Вашу старость, я же не найду ни слов, ни дел. чтобы благо­дарить Вас. Вы знаете, какими глазами обыкновен­ные люди глядят на таких избранников, как Вы; мо­жете поэтому судить, что составляет для моего само­любия Ваше письмо. Оно выше всякого диплома, а для начинающего писателя оно — гонорар за насто­ящее и будущее. Я как в чаду. Нет у меня сил суди ть, заслужена мной эта высокая награда или нет... По­вторяю только, что она меня поразила. Если у меня есть дар, который следует уважать, то, каюсь перед чистотою Вашего сердца, я доселе не уважал его. Я чувствовал, что он у меня есть, но при­вык считать его ничтожным. Чтоб быть к себе несправедливым, крайне мнительным и подозри­тельным, для организма достаточно причин чисто внешнего свойства... А таких причин, как теперь припоминаю, у меня достаточно. Все мои близкие всегда относились снисходительно к моему авторст- ву и не переставали дружески советовать мне не ме­нять настоящее дело на бумагомаранье. У меня в Москве сотни знакомых, между ними десятка два пишущих, и я не могу припомнить ни одного, кото­рый читал бы меня или видел во мне художника. В Москве есть так называемый «литературный кру­жок»: таланты и посредственности всяких возрас­тов и мастей собираются раз в неделю в кабинете 230 ресторана и прогуливают здесь свои языки. Если

пойти мне туда и прочесть хотя кусочек из Вашего письма, то мне засмеются в лицо. За пять лет моего шаганья по газетам я успел проникнуться этим об­щим взглядом на свою ли тературную мелкость, ско­ро привык снисходительно смотреть на свои рабо­ты и — пошла писать! Это первая причина... Вто­рая — я врач и по уши втянулся в свою медицину, так что поговорка о двух зайцах никому другому не ме­шала так спать, как мне.

Пишу все это для того только, чтобы хотя немного оправда ться перед Вами в своем тяжком грехе. Досе­ле относился я к своей литературной работе крайне легкомысленно, небрежно, зря. Не помню я ни од­ного своего рассказа, над которым я работал бы бо­лее суток, а «Егеря», который Вам понравился, я пи­сал в купальне! Как репортеры пишут свои заметки о пожарах, так я писал свои рассказы: машинально, полубессознательно, нимало не заботясь ни о чита­теле, ни о себе самом... Писал я и всячески старался не потратить на рассказ образов и картин, которые мне дороги и которые я, Бог знает почему, берег и тщательно прятал.