Чехов без глянца

Везут быстро, но поразительного в этой быстроте ничего нет. Вероятно, я застал дурную дорогу, зи­мой возят быстрее. На гору несутся вскачь, а преж­де чем выехать со двора и прежде чем ямщик сядет на козлы, лошадей держат двое-трое. Лошади на­поминают московских пожарных лошадей; однаж­ды я едва не передавил старух, а в другой раз едва не налетел на этап. Теперь извольте вам приключе­ние, которым я обязан сибирской езде. Только прошу мамашу не охать и не причитывать, ибо все обошлось благополучно. В ночь под 6-е мая на рас­свете вез меня один очень милый старик на паре. Тарантасик. Я дрема?! и от нечего делать погляды­вал. как в поле и в березняке искрились змееобраз­ные огни: это горела прошлогодняя трава, кото­рую здесь жгут. Вдруг слышу дробный стук колес. Навстречу во весь дух, как птица, несется почтовая тройка. Мой старик спешит свернуть вправо, трой­ка пролетает мимо, и я усматриваю в потемках гро­мадную, тяжелую почтовую телегу, в которой си- 274 дит обратный ямщик. За этой тройкой несется

вторая тройка тоже во весь дух. Мы спешим свер­нуть вправо... К великому моему недоумению и страху, тройка сворачивает не вправо, а влево... Едва я успел подумать: «Боже мой, сталкиваемся!», как раздался отчаянный треск, лошади мешаются в одну темную массу, дуги падают, мой тарантас ста­новится на дыбы, и я лечу на землю, а на меня мои чемоданы. Но это не все... Летит третья тройка... По-настоящему, эта должна была искрошить меня и мои чемоданы, но, слава богу, я не спал, ничего не сломал себе от падения и сумел вскочить так бы­стро, что мог отбежать в сторону. «Стой! — заорал я третьей тройке. — Стой!» Тройка налетела на втсь рую и остановилась... Конечно, если бы я умел спать в тарантасе или если бы третья тройка не­слась тотчас же за второй, то я вернулся бы домой инвалидом или всадником без головы. Результаты крушения: сломанные оглобли, изорванные сбруи, дуги и багаж на земле, оторопевшие, замученные лошади и страх от мысли, что сейчас была пережи­та опасность. Оказалось, что первый ямщик по­гнал лошадей, а во вторых двух тройках ямщики спали, и лошади сами понеслись за первой трой­кой, некому было править ими. Очнувшись от пе­реполоха, мой старик и ямщики всех трех троек стали неистово ругаться. Ах, как ругались! Я думал, что кончится дракой. Вы не можете себе предста­вить, какое одиночество чувствуешь среди этой ди­кой, ругающейся орды, среди поля, перед рассве­том, в виду близких и далеких огней, пожирающих траву, но ни на каплю не согревающих холодный ночной воздух! Ах, как тяжко на ду ше! Слушаешь ругань, глядишь на изломанные оглобли и на свой истерзанный багаж, и кажется тебе, что ты бро­шен в другой мир, что тебя сейчас затопчут... По­сле часовой ругани мой старик стал связывать ве­ревочками оглобли и сбрую; пошли в ход и мои 275

ремни. До станции дотащились кое-как, еле-еле, и то и дело останавливались... После 5-6 дня начались дожди при сильном ветре. Шел дождь днем и ночью. Пошло в дело кожаное пальто, спасавшее меня и от дождя и от ветра. Чуд­ное пальто. Грязь пошла невылазная, ямщики стали неохотно возить по ночам. Но, что ужаснее всего и чего я не забуду во всю мою жизнь, это перевозы через реки. Подъедешь ночью к реке... Начинаешь с ямщиком кричать... Дождь, ветер, по реке ползут льдины, слышен плеск... И кстати радость: кричит бугай. На сибирских реках живут бугаи. Значит, они признают не климат, а географическое положе­ние... Ну-с, через час в потемках показывается гро­мадный паром, имеющий форму баржи; громадные весла, похожие на рачьи клешни. Перевозчики — народ озорной, все больше ссыльные, присланные сюда по приговорам общества за порочную жизнь. Сквернословят нестерпимо, кричат, просят денег на водку... Везут через реку долго, долго... мучитель­но долго! Паром ползет...

Антон Павлович Чехов. Из письма М. В. Киселевой, 7 мая 1890 г.:

Пишу Вам теперь, сидя в избе на берегу Иртыша. Ночь. Попал я сюда таким образом. Еду я по сибир­скому тракту на вольных. Проехал уже 715 верст. Обратился в великомученика с головы до пяток. С сегодняшнего утра стал дуть резкий холодный ве­тер и заморосил противнейший дождишко. Надо заметить, что в Сибири весны еще нет: земля бу­рая, деревья голые, и, куда ни взглянешь, всюду бе­леют полосы снега; день и ночь еду я в полушубке, в валенках... Ну-с, подул с утра ветер... Тяжелые свинцовые облака, бурая земля, грязь, дождь, ве­тер... бррр! Еду, еду... без конца еду, а погода не уни­мается. Перед вечером на станции мне говорят,