Чехов и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

Чехов вошел в литературу на два десятилетия позже Лескова. Лесков, по сути своей романтик-славянофил, в начале 60-х годов как отмечалось выше, резко выступал против русских революционных демократов и исповедуемого ими нигилизма — мировоззрения позитивистско-атеистического толка. Чехов, ценивший «народность», но трезво, без идеализации, был по убеждениям агностик, а по складу характера, прагматик, свято верящий в научный прогресс[106]. Однако при всем этом он то же относился неодобрительно к революционным призывам, в первую очередь народников-«восьмидесятников», которые в духовном и политическом отношении являлись продолжателями шестидесятнического нигилизма. Да и в смысле личной независимости, точнее — над- и внепартийности на литературно-общественной сцене, молодой Чехов был вполне под стать Лескову, который заняв в свое время место «над схваткой» никогда от этой позиции не отступал[107].

Весьма сомнительно, что оба писателя глубоко осознавали такого рода сродство. Лесков, зачисленный в свое время прогрессивной критикой в лагерь реакционеров, до конца жизни, несмотря на всеобщее признание его литературного дарования, оставался на периферии актуального литературного процесса. Глубоко переживая свою невостребованность, Лесков испытывал неприязнь к молодым подающим надежды литературным дарованиям. Со своей стороны у Чехова в личном плане не могло не быть скептически-настороженного отношения к Лескову — обиженного на всех и вся человека с очень сложным характером:

Лесков был человек огромного дарования, но причина, почему современники относились к нему большею частью недоброжелательно и, сходясь, быстро расходились с ним, лежала в нём самом — в его чванстве, в его потребности непременно всех поучать, а самому быть образцом добродетели, в его подглядывании, в наклонности к слежке, к вмешательству в интимную жизнь каждого, кто соприкасался с ним [ЯСИНСКИЙ].

Однако, при всем этом, Чехову явно импонировала в Лескове его:

Всеобъемлющая эрудиция, превосходное знание жизни, а главное — талант, яркий, самобытный, рождающий невиданные по художественной силе образы. Предметом неподдельного восхищения явился язык Лескова, удивляющий богатством ресурсов, образностью и экспрессией. Привлекали и чисто человеческие черты собрата по перу, напоминающего ему то «изящного француза», то «попа-расстригу» [МАЛИНОЧКА].

Поскольку публично Лесков манифестировал свою религиозность и глубокую укорененность в православии, а Чехов, напротив, всякого рода суждений о православной церкви избегал, их сближению способствовала не единоверческая «духовная общность», а, скорее всего, просто симпатия, возникшая при первом знакомстве. Чехов пришел в большую литературу в начале 80-х годов, когда бурное кипение общественной жизни сменилось относительным затишьем и наступила эпоха политического «безвременья» и одновременно «мысли и разума». Дистанцируясь от поучающих «как надобно жить» авторитетов, Чехов старается идти собственным путем, для чего ищет «новые формы» литературно-художественного воплощения своего мировоззрения. На этом вот пути он постоянно обращается к лесковским наработкам.

Преемственная связь между Чеховым и Лесковым существовала не только на проблемно-тематическом уровне, но и в области поэтики в использовании несобственно-прямой речи и приемов комического, в сфере бытописания и детализации. Влияние Лескова на мастерство Чехова заметно и на уровне жанровой составляющей, прежде всего в области малых жанров, водевиля, рассказа-притчи, «святочного» рассказа. В творчестве обоих писателей малые жанры наполнились глубоким социальным и нравственно-философским содержанием. Жанровое новаторство Лескова и Чехова проявилось прежде всего в том, что этим писателям удалось создать широкую панораму русской жизни не в жанре традиционного роман, а с помощью множества: небольших рассказов и повестей, сложившихся в целостную повествовательную систему. <Заметно> наличие преемственной связи Н. С. Лескова и А. П. Чехова не только в области аксиологии, но и в части поэтики: ‹…› в использовании несобственно-прямой речи и приемов комического, в сфере бытописания и детализации. ‹…› Удачно найденный Н. С. Лесковым приём «обытовления», «прозаизации» А. П. Чехов успешно использует в своих писательских опытах, развивая и дополняя его собственными наработками. ‹…› Виделись они нечасто: Лесков был петербуржцем, Чехов — москвичом, и все-таки связь между ними не прерывалась. Взволнованный вестью о тяжелой болезни Лескова, Чехов обратился к своему петербургскому приятелю доктору Н. Н. Облонскому с просьбой оказать всемерную помощь больному. Позже, приехав в Петербург, Чехов получил возможность лично осмотреть больного. Это было в ноябре 1882 года, а через два с небольшим года Лескова не стало. «Как-то странно, — пишет Чехов А. С. Суворину, — что мы уже никогда не увидим Лескова» [МАЛИНОЧКА][108].

Писатель говорил своему биографу, бывшему революционеру-народнику А. И. Фаресову[109]: